– Так идите готовьтесь, – хладнокровно посоветовала Ба. – Мы же вам не мешаем. Напротив. А если хотите, я вам потом помогу. До семи еще уйма времени.
– Ну зря, зря вы все это затеяли, – жалобно прошептал Герман Иванович и отправил в рот очередную горсть кедровых орешков.
С утра Женя, вернувшаяся из дома с полной сумкой шишек, усадила Германа Ивановича извлекать из них орешки, а сама отправилась к Елизавете Владимировне. Герман Иванович хотел сходить в магазин, купить рыбки и колбаски и этим ограничить подготовку к своему дню рождения. Но женщины распорядились иначе. Мало того, Елизавета Владимировна между делом еще и спросила Женю, не согласится ли она позировать Пустовалову. А Женечка – добрая девочка и безотказная, умилялся Герман Иванович – решила приступить к делу немедленно. Сказала, что ей ужасно интересно, а экзамен у нее послезавтра, и она к нему уже подготовилась. Это еще больше умилило Германа Ивановича, который знал, что такие студенты, как Женя, встречаются по одному на сотню, не чаще. Золотая девочка!
И вот теперь они вчетвером сидели в комнате Пустовалова, пустой и прибранной, насколько это было возможно – в беспорядке стояли только разноцветные и разнокалиберные баночки с гуашью. Женечка стояла у окна, раскинув руки (время от времени ей разрешалось руки опускать), Пустовалов лихорадочно делал наброски, меняя один лист за другим, то безжалостно комкая и швыряя на пол, то бережно снимая с мольберта и откладывая в сторону. А Елизавета Владимировна и Герман Иванович сидели бок о бок на продавленной пустоваловской кровати и тихо ссорились. Впрочем, справедливости ради отметим, что ссориться пытался Герман Иванович, который и себе не мог сознаться, что причиной тому – банальная ревность: он ревновал свою находку ко всем на свете решительно, а особенно к наглым мальчишкам и к художникам, которые не отрывают от его сокровища взгляда. Но Ба на провокации не поддавалась, она лишь посмеивалась и успокаивала Германа Ивановича.
– Сколько мне еще этих орехов есть? – жалобно спросил Герман Иванович. – Уже стакан, наверное.
– Ну и хватит на сегодня, – разрешила Ба. – Можете меня угостить. Чем вы недовольны, не понимаю, честное слово, Герман Иванович? Девочка для вас так старалась.
Герман Иванович немедленно расплылся в улыбке и, сменив гнев на милость, угостил Ба горстью распаренных и почищенных орешков.
– Ладно, так уж и быть, – вздохнул он, любуясь Женей. – Я надеюсь, это ненадолго.
– Только сегодня, – заверила его Ба. – Ну, может быть, еще один сеанс понадобится. Я же понимаю, что девочку нельзя перегружать в сессию. Хорошо хоть ей пока на работу не надо. Она ведь, наверное, новую будет искать?
– Ни за что! – громко сказал Герман Иванович и тут же прикрыл рот ладонью, потому что Женя вздрогнула от неожиданности и сменила позу, а Пустовалов посмотрел на него с возмущением. – Ей учиться надо, какая работа! Я работаю, пенсия у меня. Мне сын присылает регулярно. У нее стипендия. Проживем.
– Не нам за них решать, – покачала головой Ба. – Вы уж, Герман Иванович, на нее не давите. Она девочка самостоятельная, сама и решит. Наше дело – молодежи помогать.
– Это да… – сник и без того ни в чем не уверенный, в том числе и в себе самом, Герман Иванович. – Елизавета Владимировна, а отвар из-под орешков мне что… неужели пить?
– Можете колено мазать, – великодушно разрешила Ба. – Главное, чтобы Женя видела, а то выйдем мы с вами врунами первосортными с этой… натуропатией. Скажите, Герман Иванович, а ваш сын к выпечке как относится? У некоторых изжога бывает, тогда мы с Женей лучше пироги не будем затевать, а мясо потушим. Как вы считаете?
* * *
В девять вечера все население дома опять собралось в квартире номер семь за праздничным столом. Хотя именинником и был Герман Иванович, но как-то так повелось, что важные праздники всегда отмечали у Елизаветы Владимировны. У нее и комната просторнее, и посуды больше, и разговоры веселее, и даже еда, приготовленная вскладчину, тоже почему-то казалась всем вкуснее, если ели ее у Елизаветы Владимировны. Пустовалов, Герман Иванович и его сын Иван – большой, толстый, бородатый, веселый и громкоголосый, совсем не похожий на отца, – как и положено мужчинам в подобных случаях, беседовали о важных вопросах, изо всех сил стараясь не отвлекаться на вкусные запахи, доносившиеся с кухни, и лишь украдкой косились в сторону Галины и Жени, которые споро накрывали на стол. Ба распоряжалась на кухне, а Левушка, как пришитый, ходил за Женей из комнаты в кухню и обратно. При этом в руки ему ничего не давали, потому что он все ронял и проливал. Таким образом, все были при деле. Иван Германович только что закончил подробный рассказ о том, как обстоят дела в Объединенном университете ядерных исследований, в котором он вот уже двадцать пять лет трудился вместе с супругой, а теперь и с двумя сыновьями. Дела обстояли в последние годы неплохо, наверху наконец сообразили, что утечка мозгов вскоре может стать критической для организма в целом, и стали вкладывать деньги в фундаментальную науку. Слушатели покивали с одобрением.
– Я уже три квартиры посмотрел, одна хуже другой, – минуту спустя нашел новую тему для разговора Пустовалов. – И они сказали, что других вариантов не будет, выселят принудительно через суд. Как не вовремя все…
– И нам на окраине показали. Ни магазинов, ни транспорта, – пожаловался Герман Иванович. – От конечной трамвая идти по пустырю. Под окнами – завод. А за пустырем, извините, крематорий видно. В общем, я отказался. Обещали еще показать.
– А мне хорошую предлагают! – похвасталась Галина, пристраивая на стол овальной формы блюдо, на котором была выложена порезанная ровными ломтиками, политая подсолнечным маслом селедка с большими кольцами лука сверху. Подумав, она поместила ее поближе к пузатому запотевшему графинчику с водкой и залюбовалась результатом.
– Где предлагают? – ревниво поинтересовался Герман Иванович.
– Что? А! В центре. На Антона Валека. Потому что боятся со мной связываться. И правильно делают… – Галина покосилась на Ивана Германовича и конец фразы произнесла неразборчиво. – Но я все равно не поеду. Раз дорогу не будут строить, то и хрен им. Мне и тут хорошо, – добавила она, любовно оглядывая графинчик и селедочку.
Ба, которая вошла с минуту назад и стояла в дверях, оценивая стол, как полководец поле будущего сражения, спросила у Мокроносова-младшего:
