Значит, Эля была здесь.
Звук автомобильного мотора прозвучал музыкой. Петр с нетерпением смотрел на подъезжающий с включенной «мигалкой» «уазик». Едва машина остановилась, из нее быстро выскочил Кораблев.
– С ордером?
– Конечно. И не только. На всякий случай, Славу с Иртышом прихватил.
Из другой двери выходил кинолог с собакой. А следом подкатила вторая машина.
Петр резко развернулся к воротам и снова нажал на кнопку домофона.
– Открывайте, полиция.
***
Обыск ничего не дал. Вот вообще ничего. Группа во главе с Петром и Арсением быстро, но тщательно прочесала весь дом, заглянули в цокольный этаж, гараж, баню.
Никаких следов Эли. Единственное, что изменилось – это все более и более нервное поведение подруги Конищева. Ее буквально трясло от страха.
– Я бы хотел поговорить с девушкой, – Петр остановился напротив стоящих рядом посередине гостиной Конищева и его подруги.
Конищев крепче прижал к себе девушку, а она, не выдержав прямого взгляда Петра, опустила глаза вниз.
– Если вы хотите допросить ее – вызовите повесткой, – процедил Конищев.
– А я смотрю, вы существенно повысили свою грамотность в процессуальных деталях – по сравнению с нашей первой встречей. Тогда вы даже не знали, как ко мне обращаться.
– А что поделать, если вы нарушаете мои гражданские права? – с вызовом произнес Конищев. – Вломились в дом, все перевернули, натоптали. Я буду жаловаться. Прокурору!
– Где у нас прокурор? – обернулся Петр к Кораблеву.
– В шестой камере, – мгновенно среагировал Арсений. – Где раньше Наполеон был.
– Очень смешно! – прошипел Конищев. – Но я не в настроении шутить. И я бы вас попросил, если вы закончили…
– Мы не закончили.
Петр обернулся и кивнул Славе. Тот подошел, и Петр протянул ему на ладони окурок.
– Сможет взять след?
Слава, натянув перчатку, аккуратно взял окурок, покрутил перед глазами, внимательно изучая.
– Свежий?
– Три дня.
– Где находился?
– На улице.
Слава вздохнул.
– Сложно, Петр Тихонович. Окурки могут долго хранить запахи, но все эти дни шли дожди, да еще и табак тут крепкий. Скорее всего, кроме запаха табака, ничего уже нет.
– Давай попробуем.
– Конечно.
Петр отошел в сторону, чтобы не мешать Славе работать с собакой. Но внимательно наблюдал.
Петр не знал, в какой момент в нем включился обратный отсчет. Но он отчетливо отщелкивался в голове. И постепенно забивал все – разум, мысли, способность логически рассуждать и делать выводы.
Иртыш долго нюхал окурок, а потом поднял ушастую голову к Славе и коротко гавкнул.
– След, Иртыш, след, – твердо скомандовал кинолог.
Немецкая овчарка еще раз обнюхала окурок, более долго и тщательно. Слава отстегнул поводок, и собака принялась водить носом по траве.
Все молчали – Петр, Арсений, Слава, стоящая около забора группа. Молчали даже вышедшие на крыльцо Конищев и его подруга. Петр оторвался от наблюдения за Иртышом и впился взглядом в стоящую на крыльце пару. У Конищева было бледное, застывшее маской лицо, а его подруга прятала лицо ему в плечо, словно ей было страшно смотреть на происходящее на участке возле их дома.
К черту процессуальные нормы! Надо прямо сейчас брать за жабры эту подругу, ее можно расколоть! Она явно что-то знает.
Рядом снова коротко гавкнул Иртыш. Петр обернулся. Слава пристегивал поводок и отрицательно качал головой.
Метроном в голове стучал все отчётливей и все быстрее.
Петр обернулся к стоящей на крыльце паре. А потом, доверившись интуиции, решительно шагнул к Славе.
– Можно? – Петр кивнул на пса.
После паузы кинолог кивнул и молча протянул Петру поводок.
Петр присел перед овчаркой на корточки, посмотрел в умные и, кажется, виноватые глаза. Почему, вот почему Петр не догадался взять из квартиры какие-нибудь вещи Эли?! Сейчас бы умница Иртыш непременно взял след! Ведь Эля была здесь.
Петр снова протянул на раскрытой ладони окурок, а другой рукой обнял овчарку за могучую шею, зашептал во внимательно поднятое ухо.
– Послушай, Иртыш. Пожалуйста. Постарайся хорошенько. Очень, очень надо. Вот, понюхай окурок. Меня понюхай. Может, от меня… от меня ею пахнет? Пожалуйста, попробуй еще раз. Надо. Очень надо, Иртыш.
Пес замер.
Потом снова принялся нюхать окурок. Затем ткнулся мокрым носом Петру в шею. Теперь замер Петр, пока огромная немецкая овчарка его обнюхивала. А потом снова замер и пес.
И гавкнул. Но уже иначе. Громко, требовательно.
И будто даже торжествующе.
Петр отстегнул поводок, и Иртыш сорвался с места. Он повел носом по траве, по дорожке, а потом метнулся к дому, едва не сбив с ног Конищева и его подругу. Слава бросился за собакой, Петр с Арсением – за ним.
На входе они встретились со Славой, который уже взял на поводок рвущегося вперед Иртыша.
– Есть след, Петр Тихонович!
А Иртыш уже рвался к куче листьев в дальнем углу участка.
Под которой обнаружилась квадратная крышка металлического люка.
Петр дернул крышку люка вверх, на себя, ожидая сопротивления. Что заперта. Или что тугая. Но крышка удивительно легко поднялась вверх, даже не скрипнув петлями.
– Осторожнее, Петр Тихонович! – услышал Петр голос Арсения. Рядом громко и тревожно гавкнул Иртыш.
Какое тут к черту осторожно! И, упершись ладонями в землю, Петр опустил ногу на первую ступеньку металлической лестницы, ведущей вниз.
И спустя несколько томительных для тех, кто остался наверху, секунд тишины раздался его громкий голос.
– Скорую! Быстро!
***
Первым делом он содрал с ее лица скотч, которым был заклеен ее рот. Вторым – проверил пульс. А потом подхватил на руки и стал осторожно подниматься. А там, наверху, его уже ждали ребята из группы, но Петр не отдал свою ношу никому.
Он крепко прижимал Элю к себе, сердце бухало в груди отбойным молотком, но мозг работал предельно четко.
– В наручники, – кивнул он коротко в сторону Конищева с подругой. У открытых ворот стоял Арсений и с кем-то ругался по телефону. А Петр быстро шел к дому.
– Несите одеяла, все, какие найдете, ставьте чайник. И нож мне, быстро!
Он опустил Элю на диван. Вокруг раздавались шаги, люди бегали, выполняли его поручения. Он же не слышал ничего, кроме шума собственной крови в ушах. И ничего и никого не видел, кроме Эли.
Пульс у нее есть, но очень слабый. Глаза закрыты, и попытка поднять веко ничего не принесла, глаз снова закрылся. Эля без сознания. Но самое страшное – это совершенно ледяные руки и ноги. И не только. Он засунул руку под тонкую кофточку, положил ладонь сначала на грудь, потом на живот. Там, где должно быть горячее всего, где центр тела, где рядом бьется сердце – там тоже ледяная кожа. И совершенно не человеческий, бледный до голубого цвет лица.
– Нож, Петр Тихонович.
Он аккуратно перерезал веревки на ее руках и ногах. Рядом появились двое ребят с ворохами одеял в руках. Петр принялся кутать Элю в эти одеяла.
– Бесполезно, Петр Тихонович, – к ним подошел еще один парень из группы. – При таком переохлаждении нужна горячая ванна. Или электрическое одеяло. Внешний источник тепла, в общем. Я курсы скорой помощи заканчивал, – немного смущенно отозвался парень на взгляд Петра. – Ну и с батей на охоту ходил, замерзали часто. Но у нас одно средство было – костер, горячий чай и водка.
– Набирайте ванну, – скомандовал Петр. – И вытрясите из этих… из хозяев дома, нет ли у них электрического одеяла.
– Питья бы еще горячего, – добавил тот, который закачивал курсы, пока остальные снова бросились исполнять поручения. – Молока, например, подогретого. Или еще, знаете, можно влажными горячими полотенцами обложить, только их менять надо часто, как только остывать начнут.
– Давай полотенца, а то с ванной долгая история.
В двери влетел Арсений.
– Обещали быть через десять минут, у вызова максимальный приоритет. Летят, Петр Тихонович! – а потом замер, глядя на Элю, тяжело сглотнул и спросил: – Она… она живая?
