Адвокаты подсудимых упорно пытались представить дело как мальчишескую выходку, зашедшую слишком далеко. В доказательство они ссылались на то, что мальчики убежали, оставив на месте все улики, даже не попытавшись как-то скрыть или замаскировать содеянное.
— Это дети, — настаивали адвокаты, — просто дети. У них не было злого умысла. Они не ведали, что творили.
— Ни один преступник, — отвечал на это Ямпольский, — не идет на дело с мыслью, что его могут поймать. Отсюда полная бессмысленность призывов к ужесточению наказаний. Если бы преступники боялись наказания, преступность как таковая уже исчезла бы давным-давно. Нет, каждый надеется, что ему сойдет с рук. В нашем конкретном случае не только имел место сговор, подсудимые заручились инсайдерской помощью Светланы Горшеневой, прекрасно зная, что встретят отчаянное сопротивление со стороны потерпевшей.
Столь же упорно адвокаты подсудимых старались переложить часть вины на Юламей. «Она должна была понимать». Один из них даже выдал сенсационную формулу: «неосознанная провокация». Она, дескать, сама не отдает себе отчета в том, как ее необычная, экзотическая внешность действует на мужчин.
— Возможно, — насмешливо согласился Ямпольский, — но на этот счет у мужчин выработана вековая терапия: гимнастика и водные процедуры. А также этика и правила поведения в быту. Иначе у нас все улицы уже были бы завалены телами изнасилованных женщин.
— Вы используете государство для личной мести! — бросил один из адвокатов.
— Ничего подобного, — невозмутимо парировал Ямпольский. — Пенитенциарная система существует прежде всего не для возмездия и даже не для исправления осужденных, о чем нам твердили в годы советской власти, а для того, чтобы оградить общество от преступников, от новых преступлений. Ненаказанный насильник в ста случаях из ста снова идет на изнасилование, это азбучная истина. Сообщество честных налогоплательщиков имеет полное право рассчитывать — нет, даже требовать! — чтобы государство защитило его от подобных эксцессов.
Подсудимые отказались от последнего слова — все, кроме Ермошина. Отношения между бывшими друзьями к этому времени испортились настолько, что Ермошина пришлось изолировать в отдельном зарешеченном отсеке. Он пробормотал, что сожалеет, раскаивается и просит о снисхождении.
Всем участникам преступления на момент его совершения уже исполнилось по шестнадцать лет. Ответственность за вменяемые им деяния наступала с четырнадцати лет. Их осудили по статье 131 пункт 2: «Изнасилование, совершенное группой лиц по предварительному сговору с особой жестокостью и причинением тяжкого вреда здоровью потерпевшей». Суд принял во внимание их возраст и отсутствие прежних судимостей. Рябову и Потапчуку дали по семь лет, Кулакову — шесть лет, Ермошину — пять. Только Светлана Горшенева, чье дело выделили в отдельное производство, получила условный срок: три с половиной года.
Пока оглашали приговор, они стояли как громом пораженные. До самой последней минуты они не верили, что все так обернется. Их матери рыдали на плече у отцов, но то и дело оборачивались, бросая полные ненависти взгляды на Юламей. Она стояла как каменная и смотрела на них в ответ, не отворачиваясь, даже не мигая.
Подсудимых, вернее их родителей, обязали возместить потерпевшей все медицинские расходы, каждому из них было предписано выплатить единовременно по двести пятьдесят тысяч рублей морального ущерба и выплачивать ей пенсию по инвалидности до конца ее дней. Инвалидность ей дали третьей группы, но все-таки это было лучше, чем ничего. До конца жизни у нее осталась частичная глухота на одно ухо, пониженное зрение в левом глазу и сорванный хриплый голос. И тяжкая, неизбывная ненависть к мужчинам.
Угрозы, сыпавшиеся на нее на протяжении всего процесса, не прекратились с его окончанием. Мирон Яковлевич снова обратился к своему должнику, московскому чиновнику, и матери с дочерью в виде исключения выделили квартиру у метро «Беляево», неподалеку от Университета дружбы народов. Квартира была двухкомнатная, как и в пятиэтажке на бывшей улице Землячки, ныне Большой Татарской, но все-таки площадью побольше и качеством получше. Увы, в новом районе Элле уже не удалось найти такого чудесного мастера, который ремонтировал ей квартиру в пятиэтажке. Все, что могла, она увезла с собой, но прекрасные ореховые двери пришлось оставить, они не подходили по размеру, и даже мраморный подоконник оказался слишком мал.
И все же она была рада переезду: он помог хоть немного занять и отвлечь Юламей. Девочка становилась все более угрюмой и замкнутой. Она наотрез отказалась вернуться в школу. Не в ту проклятую школу на бывшей улице Землячки — об этом и речи не было! — а в школу вообще. Мирон Яковлевич посоветовал Элле показать дочку его жене — психиатру, но Юля и от этого категорически отказалась.
— Я такие штуки в кино видела, — сказала она матери. — Похоже на клуб анонимных алкоголиков. Я должна встать и вслух признать, что у меня есть проблема. У меня нет проблем! Я ничего плохого не делала! — проскрежетала она яростно. — И я не дам себя судить! Все, хватит с меня судов!
— Доченька, — осторожно заметила Элла, — ты говоришь о групповой терапии, а я предлагаю тебе всего лишь встретиться с доктором один на один. Может, она тебе поможет…
— Не надо мне помогать! — перебила ее Юламей. — Ты же мне не рассказывала, что с тобой было! Вот и я не хочу.
Они ссорились. Может быть, впервые за всю жизнь.
— Хочешь, я сейчас расскажу? — предложила Элла.
— Нет. Тебе же неприятно.
— Неприятно, но я расскажу, — решила Элла. — Их было трое, все старше меня. Мне было четырнадцать, а им по шестнадцать-семнадцать. Тогда была десятилетка, они были уже в выпускном классе. Они набросились на меня, говорили всякие гадости. Говорили, что мне должно понравиться. Как будто это может понравиться! — невольно вырвалось у нее. — Но меня так не били, как тебя. Попользовались, получили удовольствие и ушли. Нет, ты не думай, я сопротивлялась! — воскликнула Элла, вглядываясь в лицо дочери.
— Мама, не надо.
— Нет уж, хотела, так теперь слушай. Я сопротивлялась, но как-то обошлось без переломов и членовредительства. В отличие от твоих, для них это было не первое дело, понимаешь? Они были ловчее, опытнее. Но для них оно стало последним, — мрачно добавила Элла. — Как только меня в лазарете зашили, как только я немного оклемалась, я с ними рассчиталась, со всеми тремя.
Элла рассказала, как она с ними рассчиталась.
— Ни один из них не будет иметь детей, — добавила она. — Если вообще они еще живы.
