— Нгуама работает не с акварелью.
— Как! Он еще и художник, не только меценат?
— Ну да. Какая-то сложная африканская техника, я сама о ней в первый раз слышу. Звучит как-то... неприлично. Эбако... Не выговоришь! А, вот — эбакокукография.
Алексей прыснул со смеху, и ей пришлось толкнуть его локтем, пока на них не стали оборачиваться.
Нгуама же разошелся, словно шаман, входящий в транс. Как-никак, это была его тронная речь, которой внимали люди всех континентов! Он уже подпрыгивал и приплясывал, а переводчики беспомощно переглядывались, пытаясь ухватить суть произносимого.
— Интересно, о чем он? — спросила Алена.
Тогда ее спутник вдруг начал легко и связно излагать по-русски:
— Я счастлив представить художникам всего мира новое для вас, европейцев, течение в изобразительном искусстве — эбакоку... — лишь на этом заковыристом термине Алексей впервые запнулся.
— Ты с какого синхронишь? С английского, французского или итальянского?
— Сам не знаю, — смутился он. — Мне, в общем-то, все равно. Пожалуй, с английского... Или нет, у итальянца вроде голос громче... Знаешь, понятия не имею. Начал анализировать — и сам запутался, как сороконожка в своих лапках.
— Погоди, Леш, ты что, все языки знаешь?!
— Что ты! Нет, конечно. Только европейские и еще хинди, ну и некоторые тюркские понимаю, они ведь между собой похожи...
— Вот это да... Ты, как мой дедушка, лингвист?
— Куда мне до лингвистов! Я понемножку. В основном разговорную речь освоил.
Алена глядела на него во все глаза. Ничего себе! А она-то пыталась через пень колоду пробормотать ему: «Грацие»...
Вчера как чувствовала — прогнала навязчивую Марго. Переводчица, сопровождающая русскую барышню повсюду, явно была бы лишней. Третьей лишней. Тем более что благодаря Алеше проблема языкового барьера решена, да еще с каким блеском!
А он потупился, будто стыдился своих знаний. Не хотел показаться хвастуном:
— Ничего особенного, просто приходится работать в международных коллективах, ну и соответственно общаться с коллегами.
— Ладно, переводи дальше. Смотри, как он завелся! Наверно, нечто сногсшибательное изрекает.
— Он говорит: я, мол, не только сам создаю шедевры эба... короче, этого направления, но еще и написал об этой... кукографии... диссертацию. Обосновал ее непреходящую ценность для всемирной культуры. Я, дескать, еще и ученый-искусствовед, и мне присуждена докторская степень.
Смуглая девушка, с головы до ног обвешанная фотокамерами, — видимо, журналистка — задала выступающему вопрос, который Алексей тут же перевел:
— Скажите, синьор Нгуама, много ли художников работает в эба... в такой технике?
На что чернокожий художник-ученый-меценат гордо ткнул себя пальцем в грудь и ответил по-французски так коротко и ясно, что зал обошелся без перевода:
— Я один.
Тут уж вся аудитория захохотала и неистово, по-молодому восторженно, захлопала. Здесь собрались люди с развитым, здоровым чувством юмора!
А единственный в мире представитель эбакокукографии, комплексами явно не страдавший, поднял над головой руку, показывая публике трогательно-розовую ладошку и призывая к тишине, а потом высокомерно и торжественно пояснил:
— Я, Нгуама, являюсь не только представителем, но и изобретателем этого великого течения! Я его придумал, я его развиваю, я его исследую! Я — один в трех ипостасях!
Эмоциональные венецианцы не могли больше сдерживаться. Они бросились к подиуму, подхватили Нгуаму за руки и за ноги и принялись качать.
Он взмывал над толпой, как фантастическая черноголовая птица, и казалось чудом, что круглая шапочка все еще крепко держится у него на макушке.
— Вива Нгуама! — весело скандировал зал. — Вива Африка! Вива эба! Куко! Графиа!
Пусть человек несет всякую чушь и создает произведения в какой угодно технике!
Пусть он даже спонсировал выставку лишь для того, чтобы продемонстрировать международной публике собственные достижения!
Но если благодаря ему молодые художники, без гроша в кармане, смогли съехаться в город искусства Венецию — он все равно молодец!
Вива ему! Вива!
После выступления Нгуамы состоялся просмотр шедевров великой эбакокукографии. Они занимали «красный угол» просторного холла — передний правый. Видно, в Африке это место в помещении тоже считалось самым почитаемым.
Работы африканского художника были пока покрыты чехлом из сурового полотна — этакий огромный параллелепипед высотою несколько метров.
Все с нетерпением ждали, что же там. Картины? Скульптурная группа? Монументальная композиция из скелетов африканских слонов и жирафов?
Но вот Нгуама подошел к своему произведению и поднес к полным вывернутым губам большую флейту, вырезанную из одеревеневшего бамбука, полого внутри.
Да эбакокукография, оказывается, искусство синтетическое, как кинематограф! Она сопровождается еще и музыкой.
Пронзительные, будоражащие нервы звуки национального инструмента заставили всех вздрогнуть и напрячься.
И — вот он, долгожданный миг! Оба переводчика, которые на время стали «рабочими сцены», дернули с двух сторон за тесьму, и полотнище, вздувшись как парус, мягко сползло на пол.
Взглядам зрителей предстал некий огромный станок, сродни ткацкому, только с торчащей вбок рукоятью и системой шестерен и блоков.
Вместо нитевой основы на станок было натянуто нечто вроде ковра. По черному фону разбросаны белые фигуры. Как театр теней, только наоборот.
Позади ковра вспыхнула подсветка, и фигуры засветились, ожили, тогда как темное поле оставалось непрозрачным. Это было действительно очень красиво. И немного страшно.
Ночное небо, на нем горят звезды и месяц. Небосклон перерезан белым крестом. Наверное, имеется в виду Южный Крест — созвездие или туманность, о котором жители нашего полушария могли только читать в книгах.
Но вот флейта пропела какой-то особенный, магический пассаж и... два переводчика принялись совместными усилиями поворачивать рукоять механизма.
Картина плавно двинулась вверх. Изображение ночного неба оказалось лишь верхней частью гигантского свитка, который зрителям предстояло «прочесть».
Это впечатляло. Алене показалось, что она сама спускается с небес, ниже и ниже, приближается к земле.
Вот уже показались извилистые ветви тропических деревьев, также белого цвета. Верхушки пальм походили на пышные головки хризантем.
— Как огромный негатив! — не в силах оторваться от зрелища, заметила Алена. Впервые в жизни она была покорена прелестью монохромной гаммы.
