Не знаю, сколько проходит времени, я всё так же лежу на кровати и жду сводного брата, которого всё нет. Думаю, что будет дальше, что нас с ним ждёт? Что ждёт меня там, за дверьми клиники? Буду ли я ходить, как и обещает Давид, или так и останусь калекой на всю жизнь, которая уж точно никому не будет нужна? Будет ли сам мужчина рядом, как и говорил? Что вообще будет между нами?
Мне страшно, больно, но я стараюсь взять себя в руки, хоть это и очень тяжело. Закрываю глаза. Слышу, как дверь в палату приоткрывается. Губы тут же растягиваются в улыбке. Давид.
— Я уже соскучилась, — говорю, не открывая глаз.
— Я рад, что ты соскучилась, — слышу чужой голос. Не Давид.
Вздрагиваю. Внутри всё сжимается. Хочется крикнуть, позвать на помощь, но я словно превращаюсь в застывшую мраморную статую: не пошевелиться, не сделать вдох, не закричать, не позвать Давида, который где-то в этом здании.
Распахиваю глаза, встречаясь глазами с человеком, которого больше никогда не хочу видеть, знать.
— Что ты здесь делаешь, Саша? — несмотря на моё смятение, в моём голосе неожиданно даже для меня слышится сталь.
Глава 28
Александра (Аля)
Я смотрела на этого человека и не могла понять: как он посмел после того, что случилось, прийти ко мне. После того, как из-за него я стала калекой, стала беспомощной, жалкой, из-под которой выносят тазики. Которая не может передвигаться. Не может сделать ничего. И я всё больше чувствую ярость, злость, ненависть к этому человеку, но вместе с тем и боль. Боль, что разъедает мои лёгкие, отравляет своим ядом.
Я стала обузой сводному брату, пусть он и отвергает это, но я понимаю и знаю, что это так. А я не хочу его жалости. Жалости мужчины, который стал мне дорог, нужен. Нужен не в качестве брата, а намного больше?..
Эта мысль промелькнула и тут же исчезла. Я не должна думать сейчас об этом, когда рядом со мной человек, которого я боюсь до трясучки, которую ощущаю сейчас.
Из-за Александра вся моя жизнь полетела в тартарары, хоть где-то глубоко в подсознании понимаю, что, может быть, он не виноват, что так всё сложилось. Что я стала калекой, в то время как на его теле всего несколько ран, которые уже не так заметны. Всё-таки прошло достаточно времени, и на нём всё зажило, в отличие от меня.
Он здоров. Пришёл ко мне своими ногами, а не на инвалидном кресле, которое в скором времени станет моим неизменным спутником, сопровождающим меня повсюду, куда бы я ни последовала. И даже не на костылях, которым я даже была бы рада сейчас. Он жив, здоров, а я…
Я калека с поломанной судьбой, жизнью, которая стала не нужна даже родной матери, которую, несмотря ни на что, я любила и ждала весь этот грёбаный месяц. Мне хотелось её тепла, её объятий и слов, которые она скажет, успокаивая меня и давая понять, что всё будет хорошо и я обязательно поправлюсь.
Но вместо неё постоянно, почти двадцать четыре на семь со мной рядом был Давид, который, несмотря на мой полнейший игнор, приходил ко мне изо дня в день, находился рядом, хоть и видел от меня лишь показное равнодушие и тишину. Именно он был рядом со мной всё это время. Пристально смотрел на меня, будто бы изучая, запоминая каждую мою чёрточку, словно не мог налюбоваться и впитывал мой образ в себя до следующего раза, когда увидит меня.
Он был рядом в отличие от других. Нет, конечно, и Мила, моя родная подруга, приходила, но этот мужчина значил для меня больше, намного больше…
И как жаль, что я поняла это только сейчас, когда я не могу дать ему всего того, что требуется каждому взрослому мужчине на земле. Я поняла это поздно. Слишком поздно, когда уже ничего не вернёшь, не изменишь. Да, собственно, что менять, когда у него есть женщина, которую он наверняка любит. Только вот я мешаю ему. Как бы он ни отрицал это.
— Что ты здесь делаешь? — повторила свой вопрос, потому как мой гость, которого я не ждала, да и не желала видеть, молчал, изучая меня, словно я какая-нибудь диковинная собачка, которую он никогда не видел.
Я не хотела находиться с этим мужчиной не то что в этой палате — а вообще на этом континенте. Он мне противен. Омерзителен. Какой же я дурой была, когда начала с ним общаться. Глупой, глупой дурой, как сказал бы Давид — и был бы прав.
— Я пришёл поговорить и попросить прощения, — в голосе как будто и нет сожаления, а все эти слова — просто слова, которые ничего не значат.
— Нам не о чем разговаривать, Саша. А о прощении не может идти речи, но знаешь, Бог простит, — покачала головой, желая, чтобы он как можно быстрее ушёл отсюда.
Мне было некомфортно с ним находиться наедине после того, что произошло, и я хотела, чтобы как можно скорее здесь появился Давид и спас меня от этого человека.
— Я благодарна тебе и твоим родителям за то, что взяли меня на работу и всё такое, но я не хочу видеть тебя в своей жизни, — сказала твёрдо, так, чтобы он всё понял и немедленно ушёл.
Но он не уходил. Наоборот, сделал шаг в мою сторону, и я ещё больше испугалась. Хоть и понимала, что ничего плохо он мне не сделает, потому как здесь есть охрана, и даже если он захочет вынести меня отсюда, то у него ничего не получится. Во-первых, стоит ему только прикоснуться ко мне, как я тут же закричу. А во-вторых, поблизости находится Давид, который не даст меня в обиду и сразу же примчится. Но почему же его нет так долго? Где он, когда мне так нужен?
— Не подходи ко мне. Я не хочу тебя видеть, знать… Как ты этого не можешь понять? Ты мне противен.
— Ты меня любишь, — сказал он, и поначалу мне показалось, что я ослышалась — настолько я была не готова услышать столь фантастические предположения на свой счёт. Но он говорил так, словно ни секунды в этом не сомневался, а знал точно, что я к нему чувствую.
— Ты головой ударился во время аварии? — мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя от шока.
— Нет. С головой у меня всё в порядке, — ещё один шаг ко мне, отчего сердце забилось быстрее в страхе.
Ну же, где же ты, Давид, когда ты мне так нужен рядом…?
В эту секунду я хотела в его объятия, свернуться клубочком под его боком и уснуть, зная, что со мной ничего плохо не случиться, потому что он рядом. Он сможет меня защитить от всего плохого. Но сейчас сводного брата нет рядом, и я боялась ещё больше. Я понимала и видела, что Александр невменяем, и что бы ему ни говорили, он всё равно настаивает на своём.
— Я же тебя люблю, Сашка, — ещё один шаг ко мне, а я просто вжимаюсь в постель, на которой полулежу.
— А я тебя — нет, и нам не о чем разговаривать больше, — руки вцепились в покрывало мёртвой хваткой, впиваясь всё сильнее и сильнее, комкая его.
Всего один рывок — и вот это чудовище нависает надо мной, больно впиваясь в мои губы. Страх парализовал моё и без того наполовину неподвижное тело, некоторое время я не могла даже шевельнуть рукой. Спустя несколько секунд, собравшись с духом, я стала пытаться оттолкнуть от себя мужчину, но силы слишком неравны.
Александр хватает мои запястья, сильно сжимая, и опускает вниз. Начинает кусать больно мои губы, жадно целовать, но всё, что я чувствую сейчас — это омерзение. Я кричу, чтобы отпустил, не трогал меня, кручусь, пытаюсь вырвать свои руки, но все тщетно.
Второй рукой он сжимает с силой мой подбородок и проникает своим мерзким языком ко мне в рот. Кусаю его что есть силы, за что получаю сильную пощёчину. От удара моя голова резко поворачивается в сторону, перед глазами вспыхивают искры, щека тут же начинает пульсировать болью. По щекам текут слёзы. Всхлипываю. А это чудовище шепчет, что я принадлежу ему и никуда от него не денусь.
Мне страшно. Паника нарастает, окутывает меня плотным одеялом. Душит, не даёт глубоко вздохнуть, как и этот мужчина, что всего за пару мгновений так резко поменялся. Я не узнаю этого человека. Хоть я и знала его совсем мало, но всегда он был вежливым, улыбчивым, предупредительным. А сейчас мне страшно. Дико страшно.
