уже не восемнадцать, я учитель его сына, у нас есть прошлое. Да, в юности все кажется проще, даже влюбленность. Но с возрастом она становится совсем другой. Спокойнее, рассудительнее, что ли. А может, она просто всегда разная?
В общем, я еще не решила, то ли все сложно, то ли я сама усложняю. Но так страшно… Страшно сделать неправильный шаг, сказать неправильное слово. И я не понимала, почему именно. Только сейчас озарило: потому что не хочу, чтобы этот мужчина с добрыми серыми глазами исчез из моей жизни. И очень хотелось, чтобы он думал так же.
Передо мной на столе появилась чашка кофе, и я тут же обхватила ее руками, стараясь отогнать свои непонятные мысли. Григорий Александрович устроился рядом и спросил:
– О чем задумалась?
– Обо всем и ни о чем…
– Лола, что мы станем делать?
Этого вопроса я и боялась, потому что не знала на него ответ. Вроде бы и никакого острого конфликта нет, но при этом между нами все равно стоят преграды.
– Не знаю, – покачала я головой, сделав глоток.
– А хочешь?
– Хочу…
– Это главное, – уверенно сказал Григорий Александрович и отодвинул наши чашки на другой конец стола, причем моя была почти вырвана из рук.
Я не успела спросить, что он имел в виду. Да и посыл его был понятен, когда я вдруг оказалась на мужских коленях.
Григорий Александрович сегодня далек от героев классических романов. Действует с напором и очень уверенно, не давая путей к отступлению.
Снова был поцелуй. Долгий, нежный, но при этом опять напористый. И я уже не сопротивлялась, когда одежда полетела на пол. Не предел моих мечтаний, конечно, кухонный стол. А потом и вовсе станет неудобно, в первую очередь морально, но сейчас все равно.
Я отдавалась во власть чувств, во власть этого мужчины… И мне это безумно нравилось. Даже если бы сейчас потолок рухнул нам на головы, мы бы не смогли оторваться друг от друга. Да даже если бы небеса или земля разверзлись под ногами… Плевать.
Что-то будет потом. Не знаю что, не хочу пока об этом думать, но сейчас мне хорошо. Слишком пафосно сказать, что я в раю, но близка. Я до боли впивалась ногтями в обнаженные плечи, пятками – в ноги, губами – в его губы.
Стол под нами почти трещал, но я получала какое-то странное удовольствие, что все происходит именно так. Именно живо, по-человечески, а не как в романах.
Да к черту все романы и всех героев! Мы – не они.
И даже потом, как я думала, неловкости не было. Может, она придет позже, но сейчас мне понравилось, когда Григорий Александрович поцеловал меня в висок, после того как я только хотела отдаться самобичеванию, как он провел рукой по волосам, с каким-то трепетом.
Я не совру, если скажу: это лучшее, что было со мной.
Это не просто секс – это что-то большее.
Но я не придумала ничего лучше, чем сказать:
– Нам надо одеться.
Все-таки… Как хорошо бы мне ни было, стоит помнить, что в любую минуту мы можем оказаться в квартире не одни.
– Альтруистка, – услышала я в самое ухо.
Да, может, и так.
И он такой же. Он не эгоист, он думает о своем ребенке, как и я. Но при этом я влюбилась.
Как гласила, если верить легендам, надпись на кольце царя Соломона: «Все пройдет». Вроде еще и с внутренней стороны было написано: «Пройдет и это».
А так хотелось остановить момент, но почему-то время как будто замедляется, только когда тебе плохо. Когда хорошо, оно летит слишком быстро. И сейчас я не могла ничего сделать против него. Вечер пролетел как минута, и когда я посмотрела на часы, показывавшие почти час ночи, спешно начала собираться домой.
Григорий Александрович не возражал. Черт, пора бы уже отвыкнуть его так называть. Тем более мысленно. Но мне невероятно нравилось это сочетание имени и отчества.
– Я тебя отвезу, – сказал он, но не торопился подниматься с кровати.
А мне было чертовски неудобно одеваться под его взглядом. Надо было свет не включать, хватило бы и торшера, чтобы найти одежду на полу. И это странное ощущение возникло только сейчас – весь вечер я, наверное, пребывала во власти гормонов и не могла думать рационально.
Грациозно я, конечно, одеться не могла. Спиной ощущая пристальный взгляд, еще больше путалась в джинсах, тряся начинающим появляться целлюлитом. Боже, что за глупые мысли в моей голове? Ой, а еще вчера на спине что-то болезненное выскочило. Наверное, прыщ. Главное, чтобы не фурункул. Я опять о чем-то не о том думаю.
Не думала, что когда-нибудь отнесу себя к категории женщин, с которыми после секса даже и поговорить не о чем. Смогла выдавить из себя только тихое:
– Спасибо.
– Лола, в чем сейчас дело? Все же было нормально.
– Все хорошо, – постаралась я говорить непринужденно, но так и не повернулась.
Григорий Александрович не стал давить. Как будто понял, что не стоит. Эйфория прошла, и теперь мне надо переварить все случившееся.
Все-таки я, кажется, ошиблась. Влюбленность становится с возрастом другой, но не тогда, когда думаешь другими частями тела, а не мозгом. И все бесшабашно, страстно, умопомрачительно. И от этого немного… страшно. Ну, куда же я без сомнений и метаний?
Через десять минут мы вышли из подъезда. Немного морозит, но приятно. Освежает, студит, бодрит. И совсем на улице тихо и пустынно. Я бы даже с удовольствием прогулялась, но уже поздно. А невыспавшийся учитель иногда хуже вахтерши в студенческой общаге.
Григорий Александрович закурил, опершись на капот, а я продолжала смотреть по сторонам, наслаждаясь весенней ночью.
– Едем?
– Едем, – ответила я и пошла к пассажирской двери.
В машине Григорий Александрович нашел мою ладонь, пока я пристегивала ремень безопасности, и сказал:
– Лола, только не закрывайся от меня. Пожалуйста. Я и так тебя не разгадал еще до конца.
Это было трогательно. Даже глаза начали пощипывать.
– А может, во мне и нет никакой загадки?
– Есть, и даже не одна.
И какие во мне могут быть загадки? Обычная учительница, пусть и со странным именем, обычная жизнь, иногда разбавленная лирикой (уж не знаю, качественной или нет), обычный ритм «работа-дом», по выходным – друзья и редкие поездки домой. Все пресно и банально.
Когда мы остановились возле моего подъезда, Григорий Александрович повернулся ко мне вполоборота:
– Мне завтра надо уехать на пару дней. Я бы
