— Подожди, Азат… Нет… Адам сейчас…
— А мы тихо, сладкая… — хрипит он, несдержанно лаская меня под юбкой так, что непроизвольно выгибаюсь ему навстречу, обнимаю бедрами, — очень-очень тихо…
Завороженно смотрю в черные жгучие глаза, слышу шорох расстегиваемой одежды… И растерянно волнуюсь: слишком резок переход от Зверя жестокого к жадному до ласк Зверю…
— Нет, Азат… — все еще пытаюсь остановить… Не его даже, себя! Себя! Хотя тело само гнется послушно, когда он придвигает ближе к себе по подоконнику, рука ищет опору позади, а сердце выскакивает из груди, — нам же поговорить…
— Потом поговорим, сладкая, — он наклоняется, щедро лижет кожу от горла до скулы, и я закатываю глаза от невыразимого удовольствия, — у нас вся жизнь впереди… Наговоримся…
Я хочу уточнить, что он имеет в виду под “всей жизнью”, но тут Азат накрывает мои губы долгим, сладким поцелуем и одновременно резко придвигает еще ближе к себе. Лишая последнего оплота разумности.
Больше я не способна разговаривать.
Жар во всем теле, плавящие длинные движения, рука, плотно закрывшая мне рот, тяжесть горячего тела, обволакивающего меня полностью, его запах, тяжелый, сладковато-пряный, заменивший собой воздух… И моя полностью потерявшая контроль женская сущность…
Я просто ничего не в состоянии осознавать, да и не требуется это! Азат сам все решает, сам контролирует… И мне это нравится. В таком ракурсе — очень нравится.
Глава 44
— Брат, ты пропадаешь на полсуток, дела стоят, на завтра запланировано совещание с корейцами, надо подготовиться, ты хоть помнишь об этом?
Голос Адиля звучит лениво и довольно, что создает резкий контраст с высказываемыми претензиями. Брат даже по телефону кажется ленивым обожравшимся котярой, которого внешние причины если и напрягают, то определенно не до печенок.
Удивительно, я себя ощущаю так же. Хотя в моем случае еще и раздражение имеется.
Все же, утро раннее, ночь бурная, и Адам спит к тому же… А тут звонок. Так не вовремя!
Острожно, чтоб не разбудить Наиру, выбираюсь из постели, смотрю в кроватку к сыну, прижимая трубку к уху, слушаю бубнеж с чего-то решившего поработать в воскресенье брата, а сам взгляда не могу отвести от Адама.
Он спит на спине, раскинув ручки, сжатые в кулаки, и даже эта поза полностью моя. Мама говорила, что я выбирался из всех пеленок, не желая спать замотанным в тряпки. Мой сын такой же своевольный и свободолюбивый, как и я.
И похож на меня. Так похож.
Наверно, только сейчас в полной мере осознаю произошедшее. Да и то не до конца.
Вчера я ощущал себя, словно баран в заморозке. Со стороны смотрел на ударенного из-за угла мешком мужчину, тупо не знающего, что сказать от шока. Не представляю, что именно думала в тот момент Наира, может, опасалась, что орать буду, возмущаться…
А я физически не мог этого сделать, слишком шоковое состояние было глубоким. Смотрел на сына на своих руках, ловил его вполне осмысленный, серьезный взгляд… И банально не знал, что говорить, как реагировать. Делал что-то, не особенно соображая, что именно. Просто инстинкты включил, как хищник. Всегда у меня это срабатывает вот в таких диких ситуациях.
Взял на руки маленького, так похожего на меня, человека, и инстинкты подсказали: “Твое. Забирай.”
И я забрал. Как и его мать когда-то.
Я видел волнение Наиры, ощущал его своим обострившимся животным состоянием, и инстинкты подсказали: “Твоя женщина волнуется. Успокой.”
И я успокоил.
Сказал то, что требовалось для ее спокойствия, и по ее посветлевшему лицу, по глазам, полным слез и надежды, понял, что все делаю правильно.
В ее доме я оглядывался, словно зверь, выискивая следы другого хищника. Того, кто забрал мое. С кем надо будет бороться. И не находил. Ни малейших признаков постороннего мужчины. Это было странно, я отметил эту странность, но отложил выяснение на второй план.
На первом были физическое удовлетворение моего сына, его сытость, его покой.
А потом все остальное уже.
Сын был накормлен и уснул, довольный, а моя женщина волновалась и пыталась объяснить свое поведение. Я слушал. И старался понять. Впервые, наверное, за все время, пытался поставить себя на ее место.
Мне почему-то раньше казалось, что все понял, все оценил верно…
Но в тот момент, сидя на ее возмутительно бедной, маленькой кухне, которая ощутимо жала мне в плечах, я понял, что не до конца все верно сделал.
Дед говорил, если начинаешь жалеть противника, то уже проиграл.
Я изо всех сил старался не жалеть когда-то.
Когда увидел ее впервые после годовой разлуки в конференц-зале, была только ярость и радость. Потом — желание обладать. Желания понять не было.
Потом гнев и боль. Потом желание отомстить за эту боль.
И вот теперь… Жалость.
Я наконец-то осознал, видя ее отчаянную храбрость, ее сжатые кулаки, ее остро блестящие глаза и готовность в них бороться за свое до конца, осознал, насколько она устала. Насколько я, зверь, в самом деле зверь, права она, замучил ее. И как сильно была она одинока.
Не только сейчас, а тогда, замужем за мной.
Проданная и преданная своей семьей, потерявшая ориентиры, она делала то, что делает любое разумное существо. Приспосабливалась. Наверно, и ее чувства ко мне были в какой-то степени приспособлением.
Только я, молодой дурак, привыкший получать свое с полуоборота и полущелчка пальцами, этого не понимал.
Как и не понимал того, насколько увяз в ней, насколько потерял себя.
Я хотел ее физически, я брал ее так, как только могла подсказать фантазия здорового, опытного мужчины, но на самом деле я не был мужчиной. Мальчиком был капризным, получившим в свое распоряжение игрушку и не думающим, каково игрушке в сломанном мире.
Я оставался этим мальчиком долго. Обиженным, разозленным, мстительным. Прав был Адиль, прав…
Сейчас вспоминать свои слова, свои поступки страшно и унизительно.
Но с некоторых пор мальчик начал ощущать себя по-другому.
Отец говорил, что мальчик превращается в мужчину, когда начинает осознавать ответственность за свои поступки.
Я думал, что осознаю.
Я ошибался.
Мой сын лежит в колыбели, обнимая своими руками весь мир. И только моя ответственность теперь : сделать так, чтоб мир обнял его в ответ.
Моя женщина, пусть она пока сопротивляется, но она моя, это знаем мы оба, переживает и тревожится.
Я сделаю все, чтоб она чувствовала себя спокойно.
Наверно, это и есть взросление, да?
— Адиль… — перебиваю я брата, — решай сам эти вопросы, я занят сейчас.
— Брат, ну это неправильно, мне напомнить тебе, сколько мы добивались этого контракта? В реалиях разбираешься ты лучше всего. Надо брать ответственность за свои решения, Азат.
Опять про ответственность…
— Я приеду позже, — решаю я.
— Не увлекайся, брат, — смеется сыто и довольно Адиль.
Судя по всему, у него все в порядке с длинноногой дерзкой блондинкой.
— Себе это советуй, — усмехаюсь я, кладу трубку и поворачиваюсь к кроватке сына.
Магнитом меня туда тянет.
Наклоняюсь и вижу, что Адам не спит.
Грызет сосредоточенно палец на ноге, чмокает.
Увидев меня, тут же отпускает ногу и улыбается. Размахивает руками и ногами, приветствуя.
Ловлю себя на том, что губы непроизвольно растягиваются в ответной улыбке.
Позади слышится шорох, поворачиваюсь, вижу, как Наира, с тихим стоном, тянет к себе подушку.
— Ч-ш-ш… — шепчу я сыну, — тихо, маленький… Мама устала сегодня ночью, пусть спит…
Мне страшно, все еще дико страшно брать его на руки, и в то же время ужасно хочется сделать это.
Наклоняюсь, бережно подхватываю под спинку и шею, вспоминая вовремя, что Наира говорила поддерживать именно так и не присаживать.
Сын полулежа располагается на моих руках и, радостно гукая, тянет ручки к бороде. Нравится она ему, судя по всему.
