Он опускает меня на землю, чтобы пощупать мою задницу, и я ухмыляюсь ему. Нет, я вообще не нахожу ничего, на что можно было бы пожаловаться в этой небольшой экскурсии.
День проходит аналогично. Я стараюсь оставаться в настоящем, потому что легко пойти по пути ненависти к тому, что я упустила это за последние десять лет. Каково было бы заручиться их поддержкой, когда я училась в медицинской школе? У меня никогда не получалось заводить друзей. Было ли это, когда я была больна или когда я оплакивала своего отца и теряла ребят, я всегда оставалась на окраине, никого по-настоящему не впуская. Это привело к одинокой дороге, даже с теми парнями, которые у меня были. Я могла представить, какой была бы медицинская школа сейчас.
Логан приносил бы мне закуски, когда я допоздна занималась, и оставался бы со мной, пока я не закончу, Куэйд заставлял бы меня смеяться, когда я была напряжена, и давал понять, что это не конец света, если я не сдам тесты. Картер подтолкнул бы меня вперед своей спокойной настойчивостью, дав мне понять, что он верит в меня и что то, что я делаю, изменит мир к лучшему.
Ну, вот я и делаю то, чего пыталась избежать.
— Все в порядке, принцесса? — Спрашивает Куэйд, когда мы выходим из музея. Я где-то читала, что если вы действительно не торопитесь, просматривая каждый экспонат в Лувре, на то, чтобы просмотреть все, уйдет семьдесят пять дней. У меня, очевидно, не было такого количества времени, поэтому я не планировала никакого дополнительного времени после сегодняшнего.
Но это было идеально.
— Все идеально, — говорю я ему с улыбкой, и он берет мою руку и сжимает ее.
ГЛАВА 12
ТОГДА
КАРТЕР
Я чувствую ее присутствие еще до того, как вижу ее. Довольная ухмылка тронула уголок моих губ, когда Вэл опустилась на пол рядом со мной. Прислонившись спиной к книжным полкам, она подтягивает колени к подбородку и одаривает меня одной из своих великолепных улыбок.
— Ты снова прячешься, — говорит она, толкая меня локтем в плечо.
— Я не прячусь, — отвечаю я отстраненно, мое внимание возвращается к книге в моей руке.
— ДА? Тогда как ты называешь то, что ты всегда проводишь свой обеденный перерыв в одиночестве в школьной библиотеке?
— Я называю это социальной избирательностью.
— Это твой способ сказать, что ты не хочешь, чтобы я была рядом? — Она издает тихий смешок.
Я наклоняю к ней голову, эти потрясающие орехово-золотистые глаза смотрят в самую мою душу, как, кажется, они всегда так делают.
— Ты никогда не услышишь этих слов из моих уст, Вэл.
Она пытается скрыть румянец, который начал покрывать ее щеки, заглядывая в свою сумку для книг в поисках чего-то. Она достает коричневый бумажный пакет, а затем продолжает раскладывать каждый предмет в нем перед нами. Два сэндвича с куриным салатом, два пакета чипсов и две диетические кока-колы разложены на голубом ковре библиотеки, словно для импровизированного пикника.
— Хорошо, что тогда я пришла подготовленной, — отвечает она, протягивая мне сэндвич.
Без колебаний я беру его, кладя книгу на колени.
Я всегда беру все, что предлагает мне Вэл. Будь то улыбка, нежный смех, приглушенный шепот или даже гребаный сэндвич. Для меня не имеет значения, что она мне дает, мое голодное сердце всегда готово принять от нее все и сохранить нежность в самой середине моей души.
— Я думала, когда мы перейдем в среднюю школу, ты хотя бы будешь обедать в кафетерии.
— Почему ты так думала?
— О, я не знаю? Может быть, чтобы вписаться? — Она дразняще щелкает меня по лбу.
— Я спрошу еще раз. Зачем мне это делать?
— Ты невозможен. Я никогда не встречала человека, испытывающего большее отвращение к людям, чем ты. — Она разочарованно вздыхает.
— Это неправда. Мне нравятся люди.
— Да? Кто? — Она обвиняюще шевелит бровями.
— Ты мне нравишься, — говорю я невозмутимо, не сбиваясь с ритма.
Она снова краснеет, наклоняет голову, чтобы открыть пакет с чипсами, а затем передать его мне.
— Я должна тебе нравиться. Я одна из твоих лучших подруг, — наконец отвечает она более сдержанно.
Я переворачиваю страницу своего блокнота вместо того, чтобы ответить ей. Сейчас нет смысла вести этот разговор. Дружба, это не то, что связывает меня с Валентиной, и даже если она не готова это признать, это тоже не то, что связывает ее со мной. Ни с кем из нас.
— Что ты читаешь? — Она указывает на книгу в моей руке, ее отчаянная попытка уйти от темы.
— Я не читаю. Я учусь. Это домашнее задание.
— Домашнее задание? Правда? — Подозрительно спрашивает она, глядя на книгу у меня на коленях.
— По крайней мере, это своего рода домашнее задание для меня.
Она закатывает глаза на мою неопределенность и забирает блокнот у меня из рук. Вместо того, чтобы забрать его обратно, я откусываю большой кусок от своего сэндвича, позволяя ей. В отличие от большинства блокнотов, которые я ношу с собой, в этом блокноте, наполненном фотографиями и коллажами, она не является моей музой, поэтому я не вижу никаких проблем в том, чтобы она немного заглянула, чтобы утолить свое любопытство.
— Что это? — Она замолкает, ее глаза расширяются, когда она начинает понимать, на что смотрит.
— Просто несколько изображений, которые папа Логана привез мне из своего последнего тура по Ираку.
Она рассматривает каждый снимок, ее пальцы обводят их с деликатной осторожностью. Моя грудь раздувается от гордости, когда она уделяет соответствующую минуту таким снимкам. Война никогда не бывает красивой, но иногда, даже среди такого опустошения, надежда все еще может быть запечатлена на пленке.
— Они прекрасны и завораживают одновременно. Их сделал отец Логана?
— Нет. Это копии снимков, сделанных фотожурналистом для публикации, который несколько месяцев следил за майором. Видишь? На этом изображен отец Логана, играющий в футбол с несколькими детьми рядом со своим танком.
— Они довольно пугающие, независимо от того, насколько безупречно они выглядят.
— Правда всегда пугает, Валентина, — объясняю я, заправляя один из ее длинных иссиня-черных локонов за ухо.
Она наклоняется ко мне, кладя голову на изгиб моей шеи и кладя открытый блокнот обратно мне на колени.
— Это то, чем ты хочешь когда-нибудь заняться? Побывать в подобных местах?
Я киваю.
— Да. Ты удивлена?
— Думаю, мне не следует этого делать. Я знаю, как сильно ты любишь фотографию. Я просто думала, что ты собираешься фотографировать горы или озера, или что-то в этом роде. Я всегда представляла тебя в какой-нибудь прекрасной экзотической далекой стране. Не в таком месте, как это, где ты можешь пострадать, — заикается она, страх покрывает каждое ее слово.
— Съемка ландшафта не передает той уязвимости и красоты, которые может вызвать в воображении человеческое существо, Валентина. Правильно сделанный снимок может заставить тебя почувствовать то, что чувствует тот или иной человек в этот самый момент. Будь то боль, страдание или ничем не сдерживаемая радость. Это иронично, но смотреть сквозь призму, единственный раз, когда я действительно предпочитаю находиться среди людей. Как будто они неосознанно позволяют мне увидеть, что лежит в их душе. Горная вершина не может этого сделать, не так ли?
— Но, по крайней мере, это было бы безопасно, — шепчет она.
— Это то, что тебя беспокоит? Моя безопасность?
— Ты будешь дразнить меня, если я скажу да.
— Нет, я не буду. — Я беру ее руку и слегка сжимаю, прежде чем поднести к губам и запечатлеть поцелуй на ее запястье. — Ты можешь бояться за меня, но я бы предпочел, чтобы ты гордилась мной.
Она запрокидывает голову, чтобы посмотреть мне в глаза, наши лица всего на волосок друг от друга.
