нет.
Она снова посчитала, что удалила спирать как раз накануне своей последней операции, и надел Романовский презерватив или нет — паниковать рано.
— Вот будет прикол, если ты беременна.
— Ага, обхохочешься, — хмыкнула Аврора. — Ладно, отдыхай, пока ребёнок спит. Прости, что разбудила.
— Не, не, не разбудила, — зевнула Ирка. — Я рано встала, хоть всю ночь и не спала. Привычка. Да и кофе уже налила. Буду работать. Подрядилась тут дистанционно ещё в одну компанию, надо вникать.
— А я пойду в кустики сбегаю, да квартиру забронирую. Куда-то же надо возвращаться.
— Ты осторожнее там с кустиками — клещи.
— Да в курсе я, в курсе, помню. Да и папа уже пять раз предупредил, репеллентом обрызгал. Сижу, дышу не свежим воздухом, а химией.
— Не задохнёшься, ветерком обдует. Всё лучше, чем энцефалит подхватить. Сама знаешь, это тебе не Питер — Дальний Восток.
— Знаю. Ладно, звони, как соскучишься, — Аврора ткнула в красную кнопку на экране и отключилась.
Прошлась по берегу, размять ноги. Посмотрела, что там вырыл пёс — скелет старой сгнившей рыбы. Под ногами хрустели камни. У какого-нибудь тёплого моря на песке Аврора, бывало, скучала по этой суровой красоте. Серым тяжёлым камням, что как песок не забивались в еду и одежду, не хрустели на зубах, не превращали волосы в сено. Лежали веками, омываемые холодной водой, блестели на солнце, твёрдые, гладкие, молчаливые.
Сделав круг, она вернулась к отцу.
— Перекусить не хочешь? — спросил он.
— А ты? — смотрела Аврора, как ловко снимают с крючка рыбу его обветренные узловатые пальцы, как та бьётся в рыбацкой пластмассовой банке, переливаясь чешуёй.
— Пока нет, — ответил отец.
— Мы вчера в Сикачи-Аляне смотрели, как ловили сазанов, — присела Аврора на корточки.
— На фидер? — спросил отец, а когда Аврора непонимающе тряхнула головой, уточнил: — Это такая донная снасть с кормушкой.
— Да, точно, в неё прикормку с кукурузой забивали.
— Ну это кто на что привык ловить, — философски заметил отец. — Каша, кукуруза, опарыши.
Аврора наблюдала, как он закидывает удочку, как совсем по-стариковски кряхтя и держась за колено, садится на низенький стульчик.
— Скажи, пап, а ты жалеешь, что тогда не ушёл к другой женщине?
Отец несколько секунд подумал и покачал головой.
— Нет. Не жалею.
— Почему?
Отец пожал плечами.
— У неё был муж, ребёнок, у меня — жена, ты. Это было так, временное помешательство, что ли. И сначала щемило остро, невыносимо прямо, жить без неё не хотелось, а потом прошло, словно ничего и не было.
— А долго вы встречались?
— Пару месяцев.
— А почему расстались? Потому что мама узнала?
— И да, и нет. Надо было определяться: или там, или здесь. На два дома жить — это не по мне. Да и маме, я сам сказал. Этого она мне и не смогла простить до сих пор. Говорит: «Лучше бы я не знала. И не узнала никогда». Но я иначе не мог.
«А если бы я не знала?» — подумала Аврора.
Если бы всё осталось по-прежнему? Хотела бы она и дальше так жить, в счастливом неведении? Чтобы очередная юная модель, приходя в клинику, смеялась ей в лицо, а она не понимала почему? Или лучше, как сейчас: боль, ад, развод, пусть горькая, но правда?»
Впрочем, какая же это правда. Ни сожалений, ни раскаяния — Романовского просто сдали, сам бы он ни за что не сознался. Говорят, раскаяние, когда нет выбора — с петлёй на шее, под дулом пистолета или гнётом доказательств — это не раскаяние, это трусость.
— А если бы ты ушёл, как думаешь, пожалел бы? — всматривалась Аврора в небритое неулыбчивое лицо отца.
— Этого я знать не могу, как бы оно сложилось, — размахнулся он, забрасывая снасть. — К худшему ли, к лучшему, — забросил, тяжело вздохнул.
— Долго болело?
Отец сел, на руку Авроры опустилась его горячая мозолистая ладонь.
— Долго ли, коротко, а отболело. И у тебя отболит. Вот что я тебе скажу: не слушай никого, ни мать, ни подруг, ни мужа. Не им жить твою жизнь — тебе. И если тебе поперёк души такая жизнь — уходи и не оглядывайся. Легко не будет. Будет горько, трудно, тоскливо. Но потом обязательно пройдёт. Всё проходит. Всё.
Его пальцы сжали её руку.
— Спасибо, пап. За совет. За то, что ты на моей стороне.
— Я всегда на твоей стороне, какой бы решение ты ни приняла. Ты же моя девочка, — улыбнулся он, похлопал Аврору по руке. И вдруг резко встал: — Ох ты ж!
Удилище согнулось, леска натянулась струной.
— Верхогляд, — радовался отец, вытянув на берег рыбину. — Да ты посмотри какой здоровый. Ну-ка сфоткай-ка меня с ним. Да тащи безмен, завесим.
Аврора подумала, будь у неё сын, как бы он сейчас радовался вместе с дедом, как бы они все вместе ездили на рыбалку, как бы дед его учил, трепал по голове, подбадривал. И, может, не чувствовал бы себя таким одиноким, как сейчас, как и она.
Может, и правда, всё, что ни делается — к лучшему. И конец — это всегда начало чего-то нового. Может, ей суждено было встретить Кораблёва?
Демьян. В груди заныло.
Аврора очередной раз посмотрела на часы. Время словно сжималось, и вместе с ним начинал блёкнуть мир — чем меньше оставалось до отъезда Демьяна, тем сильнее терял цвета, звуки, запахи, остывал. Замирал потухшей лавой. Черствел.
Утренний клёв закончился. Отец пошёл по берегу пообщаться с друзьями-рыбаками.
Аврора купила билет, выбрала квартиру. Посчитала, сколько денег осталось на карте, и решила, что может позволить себе купить ещё кое-что. Кое-что действительно важное.
Ирка, конечно, её убьёт, но плевать.
— А доставка у вас есть? — уже звонила она в магазин, прикрывая телефон от ветра. — Сколько?.. А какие модели есть в наличии?.. Да, эта подходит… Что? Банкетку? В смысле стул? А у вас есть для ребёнка с регулируемой высотой?.. Да, возьму. Наушники? Наушники у него вроде есть. Подходят же любые?.. Да, я сама подъеду в магазин. Вы без обеда?.. Спасибо!
Закончив разговор, она рухнула в кресло. Пару минут лежала, глядя на проплывающие над головой облака, а потом подскочила.
— Пап! Папа! —
