Ужас и горе наполняют всё моё сознание.
У меня всё настолько сильно сжимается в груди, что становится сложно дышать. Господи, — шепчу, хватаясь за голову и не понимая, как мне теперь, вообще, относиться ко всему этому. Моё сердце ноет. Его вновь дерёт. Оно скулит. Истекает кровью. Боже мой…
— Прости меня…
Дёргаю плечами, сбрасывая ее руку.
— Я хочу немного пройтись. Я… должна побыть одна. Мне нужно подумать, — бросаю я и направляюсь к выходу.
Выскакиваю на прохладный воздух и иду. Быстро. Не оглядываясь. Обхватываю себя за плечи. Я в ужасе от новостей.
Все ниточки ведут ко мне. Только ко мне. Я изначальная проблема каждого. Господи, лучше бы не возвращалась.
А, Саша? Как она могла так поступить? Не могу в это поверить, ещё рисовала это уродство, рисовала как убивала моего отца, снова и снова.
Преступление которое совершила Саша знали все, не могли не знать. Одна только я, как дурочка ничего не знала. Филипп никогда не ставил меня в курс происходящего. Никогда не говорил мне правду, а всё скрывал. Нет, лгать во благо — глупость. Это выливается в отвратительные и жестокие последствия.
— Полина подожди — Саша хватает меня за запястье, — Дай все объяснить.
— Объяснить? О таком не говорят. Отпусти меня — рычу, вырывая свою руку, и поднимаю на нее злой взгляд. — Не смей прикасаться ко мне и даже приближаться. Хватит. Оставь меня в покое. Каждый в этом доме знал все и молчал. Ещё ты, убила, а после прибежала. Стыдно должно быть.
Ее глаза больше не сверкают. Они угасли. В них даже не отражаются огни уличного освещения, словно его выключили. Словно и жизнь в ней выключили.
— Полина — так же Филипп появился из ниоткуда. Они самые дорогие мне здесь люди и оба лгали.
— Ненавижу, ненавижу вас всех.
Даже самая большая любовь и самые сильные чувства могут привести к разлому. Мы оказались в ловушке из жестокости, и дороги назад нет. Главное правило: никогда не оглядываться, а идти дальше. Это больно. Это страшно. Это опасно. Но прошлое уже за дверью, и оно никак не может помочь тебе вернуться. Я думала мы справимся. Увы… никто из нас никогда не будет в порядке, а боль теперь станет молитвой, которую мы будем произносить каждую ночь, утро и в течение дня, только бы она не нагрянула без предупреждения.
Я так устала от этих проблем, а они нарастают как огромный снежный ком и превращаются в ужасную и подавляющую глыбу, грозящую придавить меня.
Чёрт, всё становится хуже и хуже. Я уже боюсь просыпаться, потому что завтра будет снова что нибудь и так постоянно. Будет только мрак, и выхода из него нет.
Полина
— Дай мне все объяснить.
Холод исходил из моей груди, поглощая целиком. Я едва слышала Филиппа. Он повернул меня лицом к себе и дотронулся до моей щеки. Я не могла этого сделать. Просто не могла.
— Пожалуйста поговори со мной…
— Ворон, пожалуйста… отпусти меня.
Похоже, он собирался отказать мне, но что-то в моих глазах заставило его передумать.
Несколько мгновений спустя я сидела голая на полу душа, позволяя воде омывать меня. Одна. Это слово было чудовищем, которое однажды поглотит меня. И только когда Лив опустилась на колени рядом со мной и помыла меня, как ребенка, слезы потекли — пока я оплакивала потерю отца, и его палача.
— Как думаешь у меня получится? Это слишком рискованно, но думаю я смогу.
Положив голову на лапы, Миша казалось, не был впечатлен этой идеей. Я провела его через заднюю дверь в свою комнату. Если это моя последняя ночь здесь, я не хочу проводить ее в одиночестве. Он занял приличную часть моей кровати и его шерсть была повсюду. Мне это нравилось.
— Мне так страшно Миша, я хочу тебя с собой забрать. Ты позволишь? Нас не найдут, мы уедем далеко, я так устала и боюсь. Я думала справлюсь, думала смогу жить в чёрном мире.
Миша поднял уши, как бы говоря: «удачи тебе с этим.»
Я запустила руку в шерсть и прижалась к его боку.
— Вот видишь, — я выдавила из себя оптимистичный тон. — Все это должно сработать.
— Полина.
Я подняла голову, чтобы увидеть Филиппа в дверном проеме, его глаза сузились.
— Что я тебе говорил о собаке? — резко спросил он.
— У него есть имя. Его зовут Миша. И мы с ним теперь друзья.
— У тебя до сих пор не затянулись швы от его укуса, будет шрам, — невозмутимо произнес он.
Нахмурившись, я посмотрела на свое запястье.
— Плевать, одним шрамом больше.
— Полина — его мягкий, но серьезный тон привлек мое полное внимание. — Я хочу поговорить с тобой.
— Я не хочу. Хотя бы сегодня, я не хочу говорить. Хотя бы одну ночь, а завтра все решим.
Фил шагнул в комнату, Миша издал рычание. Он проигнорировал его.
— Я вынесу тебя из этой комнаты, не смотря на твоего защитника.
Ощущая себя уверенно рядом с рычащей немецкой овчаркой, я сказала:
— Сейчас ты вспомнил обо мне, где ты был все эти дни?
— Я не мог простить себя, не мог перебороть вину. Я ненавижу себя, ненавижу то, как ты страдаешь. Пожалуйста.
Это единственное слово смешалось в моей крови с горячей и холодной водой. Как бы сильно я ни хотела упасть в постель Филиппа, просто чтобы забыть обо всем на некоторое время, мое сердце не могло справиться с актом прощания с моим телом сегодня и с моим ртом завтра.
Я не могла попрощаться дважды.
— Я не могу Филипп.
Конечно, он двинулся ко мне, не останавливаясь даже тогда, когда Миша встал лапами на кровати и оскалил зубы в угрожающем рычании.
— Прекрати Филипп — мое сердце бешено колотилось. — Он укусит тебя.
— Пусть.
Не обращая внимания, он сделал еще один шаг, и когда рычание Миши стало смертельным, а шерсть встала дыбом, я выпалила:
— С тобой невозможно спокойно разговаривать.
Уф.
Я соскользнула с кровати и прижалась к собаке.
— Скоро я заберу тебя с собой. Ты должен потерпеть. Жди меня — прошептала я в ухо собаке.
Копье обиды, прожигающее меня насквозь, только укрепило мое решение сделать перерыв и найти укрытие до утра. Я… Не могла справиться с этим эмоционально, физически — ни с одним из этих.
Филипп обнял меня поднял на руки, как маленького ребёнка. Я задыхалась, грудь тяжело вздымалась. Я могла бы и побороться с ним, хоть я и
