Потом ансамбль распался сам собой – музыканты заскучали по семьям.
Томми было не по кому скучать.
И тем не менее он вернулся в Нью-Орлеан.
Матери в городе не оказалось. Соседка сообщила, что она уехала в Таллахасси к двоюродной сестре. В их квартире жил какой-то бродяга. Он пообещал убить Томми и швырнул в него бутылкой из-под рома.
Томми вспомнил про Зелду и ее родителей и через час с небольшим уже стоял возле порога знакомого дома на западной окраине города. Но на его звонок дверь открыл белый мужчина в темных очках. Из-за его спины слышался злобный собачий рык.
– Мне нужна мисс Крэмптон, Зелда Крэмптон, – сказал Томми. – Я работал у них садовником.
Мужчина что-то приказал собаке на незнакомом Томми языке и посторонился, пропуская его в дом. Он стал совсем другим – обычным жильем белого человека с не слишком большим достатком.
– Проходите на веранду. – Мужчина говорил по-английски с легким акцентом. – Джильда, – обратился он к серой овчарке, все еще скалившей свои клыки, – это хороший человек. У него добрая карма.
Томми обратил внимание, что балкон застеклили, сквозь мозаичные плиты патио пробивались сорняки, кусты и деревья переплелись между собой ветками, образовав труднопроходимые заросли.
Мужчина достал из холодильника две банки пива и жестом пригласил Томми сесть за плетеный стол. По тому, как осторожно и бесшумно он двигался, Томми понял, что перед ним слепой.
– Я живу здесь уже семь месяцев, – сказал мужчина, открывая банку с пивом и пододвигая ее Томми. – Один, как сыч. Раз в две недели двоюродная племянница привозит продукты и делает уборку. Больше у меня нет никого. Пожалуйста, посидите со мной.
– А вы не знаете, куда переехали Крэмптоны? – спросил Томми.
– Купчую оформляла моя племянница. Она говорит, здесь жила пожилая пара – муж и жена. У них погибла дочь, и они решили продать дом и уехать к родственникам в резервацию.
– Зелда погибла? – Томми чуть не выронил банку с пивом. – Но ведь она… она работала в полиции.
– Совершенно верно. Гертруда, это моя племянница, рассказывала со слов ее матери, миссис Крэмптон, что якобы эта Зелда прыгнула с прогулочного катера и утонула в заливе.
– Этого не может быть. – Томми стало трудно дышать. – Она наверняка умела плавать. Зелда… она много чего умела.
– Вы были в нее влюблены? – Мужчина глядел на Томми своими невидящими глазами. – Простите за столь нескромный вопрос.
– Да, – неожиданно ответил Томми. – Но она любила другого, а я был… ну, вроде успокоительных таблеток. Их глотают, когда совсем невмоготу. В другое время о них и не вспоминают.
Томми большими глотками выпил пиво и жадно закурил.
– Миссис Крэмптон рассказывала Гертруде, что Зелда собиралась выйти замуж за своего коллегу по работе.
– За сержанта Орландо Лопеса, что ли?
– Кажется, его звали именно так. Они были помолвлены, и он часто приезжал сюда, даже оставался ночевать. Миссис Крэмптон говорила, что будущий зять ей не нравился. У них на этой почве возникали размолвки с дочерью.
– Он был бисексуалом, – вдруг осенило Томми. – Это о нем она тогда говорила.
– Так вы знаете, что с ним случилось? – спросил мужчина и снова полез в холодильник за пивом.
– Нет. Я только сегодня приехал в Нью-Орлеан и еще не видел никого из знакомых. Да их у меня здесь и нет.
– Говорят, он умер в страшных муках. У машины отказали тормоза, и он врезался на полной скорости в зад прицепа, на котором везли стальные прутья. Его живьем нанизало на несколько вертел. Он был еще жив, когда приехали медики.
– Так ему и надо, – вырвалось у Томми. – Это ему за Зелду. Она говорила, он не знал, что такое любовь. У него было столько женщин. Наверное, и мужчин тоже.
Они беседовали часа два и выпили по нескольку банок пива. Наконец Томми поднялся, хотя идти ему было некуда. Мужчина вдруг предложил:
– Если хочешь, оставайся у меня, парень. Мои кров и стол взамен на твое общество за банкой пива, ну и, может, кое-когда сводишь меня на прогулку.
По-моему, я не слишком занудливый старик, но, если начну в него превращаться, скажи мне об этом без обиняков. Меня зовут Вильгельм Хоффман. По рукам?
Томми остался у мистера Хоффмана.
– Эй, Сичилиано, куда подевался этот твой Аполлон со шваброй? – спросил Джельсомино брата, с важным видом расхаживая по пустому в это время дня залу ресторана. – Смотри, у тебя грязные полы. Что, у мальчишки отсохли руки? Смотри, солома и какие-то перья. – Он кряхтя нагнулся и извлек из-под стула кусочек соломинки и птичье перышко. – Это что, Pasta alla Siciliano?[17]
Толстяк Сичилиано покраснел от стыда. Он выругался на диалекте и, подойдя к кузену, взял у него из рук вещественные доказательства и сделал вид, будто внимательно их разглядывает.
– Ха, да ведь это же из гнезда! – воскликнул он. – Эти пичужки свили его над самым окном, и его теперь ни закрыть, ни открыть. Я велел Томмазино сшибить гнездо палкой, а он заглянул в него, увидел три яичка и попросил меня не трогать гнезда. Божьи твари эти ласточки. Грешно божьих тварей обижать.
– Гм, гм, – похмыкал Джельсомино. – Все ясно. Ну, где он, этот твой Франциск Ассизский?[18] – постарался спросить он как можно безразличней. – Небось дрыхнет в тенечке.
– Я послал его с важным поручением, – изрек Сичилиано, напустив на себя таинственный вид. – С очень важным поручением.
– В Вашингтон, что ли, к старине Ронни? – съязвил Джельсомино. – С пиццей и пучком салата?
– Нет, с веточкой жасмина[19] для старушки Нэнси, – не остался в долгу Сичилиано. – Он мигом обернется и вечером уже будет петь свои развеселые песенки про Маргариту, Роситу, Челиту и прочих девчонок. Вот посмотришь, этот смазливый чертенок сделает мой ресторан самым популярным в квартале. Гм, что я говорю – в квартале, да во всем Нью-Орлеане и штате Луизиана. И это говорю тебе я, Сичилиано-младший, прямой потомок…
– Постой, постой. Петь? – прервал монолог кузена изумленный Джельсомино. – Ты позволил этому мальчишке петь? Может, ты собрался превратить свой ресторан в оперный театр?
– Ха-ха. При чем тут опера? Да и кому она нужна в наше время? В наше время в ресторан приходит одна молодежь, а им бы задом да передом повертеть. – Сичилиано попытался изобразить один из элементов современного танца, но со стоном схватился за поясницу. – Черт бы побрал эту спину, – проворчал он. – Да, эти нынешние танцы не для стариков. Но ты бы видел Томмазино – мне другой раз кажется, он состоит из тысячи частей, и каждая из них живет сама по себе. Вчера он так всех наэлектризовал, что я боялся, как бы посуду не побили. Зато шампанское лилось рекой. Интересно, от кого Томмазино взял эти свои фигли-мигли? Помнится, твой Франко хорошо в детстве пел, но я не видел, чтобы он мог крутиться как на…
