Он знал, какой притягательностью обладали Хайме и вся окружавшая его атмосфера. В сопоставлении с городским хаосом отель не просто был островком порядка и деловитости, но и реликвией канувшего в Лету прошлого. Хайме — очень любопытный персонаж. Несмотря на то что Моррис с ним был достаточно давно знаком, он не представлял наверняка, находил ли хозяин гостиницы какую-то долю здравого смысла в безумии, или же это было совершенно гармоничное помешательство, создававшее иллюзию здравого смысла. Моррис никак не мог определить, был ли мирок, созданный Хайме, для него спасением или же являлся разрушительной силой. Он решил помолчать еще пятнадцать минут, по истечении которых поднялся со стула и жестом указал Мелисандре и Рафаэлю, что пора возвращаться.
Они вышли из отеля, когда уже опускалась ночь. Теплый ветер дул с озера, поэтому влажность воздуха увеличилась. Мелисандра куталась в кофту, скрестив руки на груди, и съежилась возле кузова джипа, прикидывая, как найти спасение от ветра в машине с открытым верхом. Рафаэль ехал на переднем сиденье рядом с Моррисом. Сзади головы обоих походили на небывалые луковицы какого-то экзотического цветка. Они беседовали об Эспада, но ветер уносил их слова, и ей едва удавалось расслышать какой-нибудь слог, мгновенно проносившийся мимо нее, когда на поворотах звуки летели в ее сторону. Она могла бы наклониться вперед, но не сделала этого, а предпочла опереться затылком на ледяной металл, выступающий из-за обивки сидений, и смотреть на черное небо.
Хоакин имел совершенно отличный от Рафаэля взгляд на братьев Эспада. Для него существовало два класса людей, и Эспада относились к категории, ему противоположной. Это можно определить как манихейство[17], учение простое, но эффективное. С Рафаэлем все было совсем не так просто, и, возможно, ее привлекало в нем именно это: его желание понять скрытые мотивации поступков людей, не судя только по их внешности, не навешивая на них сразу те или иные ярлыки. Для него понятия добро и зло были присущи всем и вся. Конечно, это видение мира могло бы в конечном итоге превратить его в стороннего наблюдателя и не вмешиваться в ход событий. Он не мог рассчитывать на силу, которая является результатом действия в соответствии с определенными принципами.
Мелисандре стало нехорошо, она почувствовала некую нервозность, неожиданный страх, желание закрыть глаза и проснуться в надежном месте. Годами позже она истолкует это душевное состояние как предчувствие.
Машина пересекла металлическую решетку входа в здание бывшего колледжа. Перед этим Моррис остановил машину, чтобы посмотреть вниз, на освещенную софитами стадиона пристань. Баркас качался на воде, пока многочисленная группа подростков выгружала контейнеры. Здание же, напротив, находилось во мраке и тишине.
Странный контраст, подумала Мелисандра, заходя внутрь. Она ожидала застать здесь сцену, подобную увиденной на пристани, и уж никак не выключенный свет, не всеобщую спячку, окутывавшую коридоры, по которым они углублялись, слушая гулкий отзвук своих шагов на пути к комнатам Энграсии.
Моррис торопливым шагом шел впереди, оглядываясь по сторонам с очевидным ожиданием получить объяснение тому, что и ему казалось странным. На подходе к комнатам Энграсии все трое уже бежали, не находя причин для такой непонятной тишины. Моррис зажег свет и прошелся по помещению. Моментально проснувшись, попугай начал неуклюже летать по комнате, кричать и бить крыльями, которые Энграсия подрезала ему, чтобы он не улетел далеко.
Мелисандра инстинктивно приблизилась к Рафаэлю и снова скрестила руки на груди, не понимая, что она может сделать. Они ждали, пока Моррис закончит обходить комнаты. Он вернулся со словами, что Энграсию не нашел. Определенно, произошло что-то непонятное.
— Я думаю, мы напрасно так переполошились, — сказал Рафаэль. — Нет никаких признаков насилия, и, если бы что-то произошло, те, кто находятся на пристани, заметили бы. Уверен, что Энграсия и мальчишки где-то здесь. Нам не обязательно было, их слышать, здание такое большое, — добавил он, словно убеждал себя самого. Он вышел на балкон и выглянул во двор, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.
Мелисандра первой увидела свет из окна комнаты.
— Моррис, Моррис, — позвала она. — Иди сюда, посмотри.
Сложно было понять, о чем шла речь. В глубине двора, возле печи для сжигания мусора, что-то блестело: какие-то светящиеся предметы, маленькие, круглые, двигались, излучая непонятный голубоватый свет.
— Боже мой! — воскликнул Моррис. — Что за чертовщина?
Резкий порыв ветра донес до них звуки смеха. Рафаэль, бегом спустившийся во двор, позвал их как раз в этот момент. Они поспешно спустились по лестнице.
— Я думаю, они там, — предположил Рафаэль. — Там, где этот свет. Я слышал голоса. Голос Энграсии.
Моррис включил фонарь на своей металлической руке, и все трое двинулись между отходами и прочим хламом к печи для сжигания мусора.
«Я не хочу думать, что это то, о чем я думаю», — сказал сам себе Моррис. — Не хочу. Это невозможно». Он обошел большой квадратный промышленный рефрижератор, вокруг которого валялись горы других сломанных холодильников, пробираясь вперед с осторожностью, боясь натолкнуться на покрытые ржавчиной моторы. Он протянул руку, чтобы предостеречь Мелисандру, чье учащенное дыхание слышалось где-то поблизости. Ветер раскачивал пальмы, отчего хрустели их ветви. Снова послышался смех. Небо было хмурым. Тощий полумесяц, словно дугообразная бровь или блестящая буква неизвестного алфавита, вырисовывался на мгновение в темноте и снова скрывался за скоплением облаков, которые ветер кружил, словно длинные космы волос.
Моррис не хотел думать о том, о чем думал. Это должно быть ошибкой. У него заболел желудок. От мыслей, что могло случиться, началась изжога. Он старался сосредоточиться, чтобы ни на что не наткнуться. Это было трудно. Даже средь бела дня едва возможно передвигаться по двору — повсюду ржавые трубы, лом, алюминиевые пластины. Он много раз говорил об этом Энграсии. Надо было как-нибудь на досуге привести побольше народа и вычистить все — это стало опасным. Он спросил себя, надевали ли мальчишки маски и костюмы, которые он им оставил. Мелисандра ничего не говорила. Моррис посмотрел назад и увидел, что они с Рафаэлем идут недалеко от него. Он поторопил их. Освещения на его руке было недостаточно на троих, а он не мог останавливаться и светить назад. Они почти добрались. Голоса, смех стали теперь отчетливее. За силуэтом печи уже не видно пальм. Слышалось завывание ветра, скрещивавшего пальмы, словно шпаги.
