Бернар покинул судно, едва оно пришвартовалось в Марселе. Покинул, даже не закончив практики и наскоро попрощавшись с капитаном и командой. Его не влекло уже ни море, ни карьера, ни хорошие заработки. Сев в первый же поезд, он поспешил в Париж. Он плохо представлял, что делает, и еще хуже — зачем. Теперь его влекла сила, названия которой он не знал и значения которой не взялся бы объяснить даже себе самому. Но в одном он отчет себе все-таки отдавал — он снова хотел видеть Матильду.
Париж не изменился. Наверное, он не менялся уже столетия, разве что разрастаясь вширь и обзаводясь новыми пригородами. Да еще стадами автомобилей, что, на вкус Бернара, его отнюдь не красило.
Бернар проявил истинное мужество — он выждал целых два дня. Все это время он лежал на широкой тахте в своей комнате, глядя в потолок и меланхолично насвистывая какой-то мотивчик. Иногда насвистывание обрывалось. Это означало, что Бернар тянется к телефону. Заставить себя убрать руку с аппарата удавалось только ценой неимоверных усилий.
В конце концов, доведя себя до полного нервного истощения, Бернар набрал номер Матильды. Результат оказался настолько отрицательным, что об этом не хотелось даже думать: никто не снял трубку ни сразу, ни после. Назавтра он узнал, что за то время, пока они не виделись, Матильду не только выгнали из художественного училища (что не произвело на Бернара ни малейшего впечатления), но, кроме того, она уехала из квартиры, которую снимала, и не оставила адреса ни консьержке, ни своей тетке, на помощь которой Бернар до последнего момента рассчитывал. Так Матильда исчезла для него окончательно.
* * *
Бернар бесцельно бродил по улицам, изредка натыкаясь на прохожих или, от нечего делать, посматривая на витрины магазинов. Раньше он всегда считал разглядывание витрин пустой тратой времени и делал это исключительно за компанию с Матильдой. Теперь времени вдруг стало много и девать его все равно было некуда. Учебу он совсем забросил.
Снова шел дождь. На площади Звезды человек в форме муниципального служащего сметал с тротуара опавшие листья. На углах улиц тихо сидели в павильончиках продавщицы фиалок. Вокруг площади Звезды мчались тысячи автомобилей. Иногда среди них мелькали и мотоциклисты в мокрых плащах-накидках, застегнутых у шеи и на руле. Одиноко и отрешенно высилась Триумфальная арка. На дощатом ограждении земляных работ были в ряд наклеены плакаты с портретом Че Гевары. До невозможности мужественное бородатое лицо кумира французской молодежи показалось Бернару похожим на лицо того официанта, который принес ему сигареты в кафе, где он когда-то обнаружил в очередной раз ушедшую Матильду в компании бродячего поэта. Только официант был заметно полнее (чтобы не сказать толще) и смахивал не на революционера, а на турецкого матроса. Впрочем, не исключено, что в турецкий флот и в революцию идут люди примерно одного типа. И в официанты тоже.
Он тогда принял поэта за сутенера и даже подумывал, не заехать ли ему сразу в глаз без всяких разговоров, но вовремя удержался. Поэт оказался человеком мирным, приятным в общении и ненавязчивым. Он быстро ушел, пообещав написать для Матильды стихотворение. Матильда всегда умела поддержать разговор, она умела общаться и тем привлекала к себе людей не в меньшей степени, чем красотой. Бернар всегда ей в этом немного завидовал.
Он несколько раз заходил в то кафе, подолгу сидел один за столиком и потягивал кальвадос. Он ждал. Пару раз он разговаривал с тем официантом, похожим на матроса или революционера. Тот помнил Мат, но с тех пор она здесь не появлялась. Бернар сидел, глядя в пустоту и ничего не видя перед собой. Иногда он закуривал и почти всегда забывал погасить спичку до тех пор, пока огонь не начинал жечь пальцы. К нему подсаживались женщины, и тогда он выходил из оцепенения, чтобы прогнать их ленивым жестом. Потом он уходил. Матильда так и не появилась.
У спуска в подземный переход стояла, обнявшись и покачиваясь, целующаяся парочка. Бернар миновал их, бросив на девушку внимательный взгляд, и нырнул вниз. Лампы освещали подземный переход неживым светом. На стене краской вкривь и вкось было написано: «Долой де Голля!», «Да здравствует революция!».
«Вина Кастро!» Ажан в черной накидке стыл на влажном сквозняке. Ему было скучно здесь стоять, но все-таки он был на посту и проводил Бернара недоверчивым взглядом. Бернар затылком чувствовал этот взгляд и думал, что вот так же на него смотрят те, к кому он обращался с расспросами о Матильде: ее уход не прошел даром даже для его внешности. Издерганный неврастеник не лучшая компания для красивой женщины.
С площади Этуаль Бернар отправился в направлении Эйфелевой башни. Дождь перестает, и сразу же в прозрачных лужах всплывает тихое солнце. Вдоль тротуаров текут ручейки, омывая шины отдыхающих автомобилей. Крыши машин в узорах из опавших листьев. Бернар одиноко шагает по авеню Клебер. Особняки очень богатых людей отгорожены литыми чугунными решетками. Подстриженные кусты, деревья незнакомых пород. Пусто и тихо. Воскресенье. Бернару совсем не весело, одиночество, которое всегда казалось ему естественным состоянием, теперь превратилось в тысячетонную глыбу, безжалостно давящую на него. Бернар в очередной раз сворачивает куда-то в сторону, и перед ним снова встают витрины магазинов. Вместе они часто их рассматривали. Ему кажется, что если сейчас делать то же самое, Матильда каким-нибудь необъяснимым образом окажется рядом…
Женское белье повсюду в Париже. Оно мирно уживается с бородатым Че Геварой. Только белье в витринах, а Че на заборах. Кроме того, повсюду в Париже и сами женщины. И не только живые, но и на плакатах, рекламе, этикетках. Роскошная блондинка в почти полном отсутствии одежды украшает широкий бок городского автобуса. Туннели метро украшены девушками в очень коротких голубых рубашках. Смысл рекламы — в рубашках, девушки же прилагаются для убедительности. В вагоне трамвая над указателем остановок — две ножки в соблазнительных чулках. Ножки тоже соблазнительны, на что и рассчитано. То дикие, то покорные, то ласковые, то таинственные женские глаза смотрят с витрин, со стен домов, с консервных банок, этикеток, со страниц журналов и газет. И Бернар одиноко бредет под этими синтетическими взглядами, глубоко засунув руки в карманы и опустив голову. Иногда он словно просыпается и начинает вглядываться в лица прохожих. Его интересуют не все. На мужчин он вообще не обращает внимания. Взгляд скользит лишь по женским фигурам, на миг задерживаясь на девушках, хоть чем-то похожих на Матильду.
Без цели, не оглядываясь на время и никуда не спеша, кружил он по узким улицам. Улица Иены, улица Кеплера, улица Бодлера… Какой-то бульвар, превращенный в рынок, в бесконечный натюрморт. Краски и запахи бьют в глаза, в нос, шум и крики торговцев отдаются гулом под прозрачной крышей.
