А потом укладывает меня на эту белую шкуру неизвестного китайца, закидывает ноги на плечи, врезается на всю длину. Сразу, без прелюдий.
У нас уже была прелюдия. Целых двадцать лет. Затянулась безбожно, на мой вкус.
Я смотрю ему в глаза, не отвожу взгляда.
И вижу в них все то же выражение, что и все эти невозможные годы. Без него.
Он меня любит. Он меня так любит. И я его люблю.
И он все сделал для меня.
Он всегда все делал ради меня.
Только я не замечала этого, дура.
Вернее, замечала. Конечно, замечала. Но не оценивала так, как надо.
Олег, ты же меня не обманешь больше?
Правда, Вещий Олег?
Я смотрю на него, и вижу того молодого мужчину, впервые заговорившего со мной на кладбище, мужчину, который не читал Пушкина и не знает, кто такой Вещий Олег.
Он теперь другой. Для всех. Но не для меня.
— Олька… — он не прекращает двигаться, сильно и грубовато. Так, как он любит. Так, как я люблю.
Из камина падают блики на его лицо, и оно меняется. Оно снова молодое.
Он снова тот Олег, что обещал молоденькой глупой девочке, что все будет хорошо.
А девочка верила.
И я верю. Верю ему.
— Люблю тебя, — шепчу и притягиваю к себе, чтоб поцеловать.
Он наклоняется, жадно меня сжимает, целует, уже изо всей силы вбиваясь в податливое тело, и выдыхает, содрогаясь во мне.
А я глажу его короткие на затылке волосы, чувствую тяжесть тела на себе, такую правильную, такую нужную, смотрю на огонь.
Я не кончила, но мне даже разрядка с ним не нужна. Совершенно. Все так, как надо. Так, как должно было быть у нас всегда.
Он уехал срочно, через два дня после этого. Сорвался в Москву. Что-то там с партнерами, конкурентами и нерадивым персоналом. Он долго ругался тогда, я не вникала. Понимала только, что каникулы мои закончились.
— Ольк, я разрулю и приеду. Ты давай, думай, как дальше будем.
— Я?
Мне смешно. Тотал-контрол-фрик Сухой говорит, чтоб я думала, как дальше будем. Можно подумать, он уже не решил все.
— Конечно. Хочешь, клинику в Москве? А?
— Нет.
— Так и думал, бл*, - ругается он, но по лицу понятно, что мысли сейчас не здесь.
У него проблемы, и я не хочу добавлять еще головной боли своим упрямством, поэтому только киваю.
— Придешь, решим.
У него даже лицо вытягивается, настолько эта моя реакция нетипична для него.
Мне смешно.
— Ну ладно… Может, здесь останешься? Подождёшь меня? Отпуск тебе продлят.
А вот это называется, «дай палец, откусит руку». В этом весь Сухой.
— Нет. Я к себе.
Он морщится. Но не настаивает. Обнимает, целует так, что в животе опять все горячо становится, проводит сожалеюще пальцем по припухшим губам. И выходит прочь.
А я вздыхаю и собираюсь домой.
И потом две недели только переписываюсь и перезваниваюсь с ним.
Каждый вечер.
Мы словно влюбленные ведем горячую переписку. Как будто пытаемся наверстать то, что недополучили за все эти годы.
И мне смешно и радостно одновременно. И жизнь смыслом наполнена.
И вот теперь, после такой догадки о причинах моего плохого самочувствия, меня буквально в дрожь бросает. И живот скручивает. И это не радость. Нет.
Это страх.
Я боюсь.
До жути. До тошноты боюсь.
Повторения.
38. Сейчас
Ты меня прощаешь? Я тебя прощаю.
Ничего не надо. И взамен, и так…
Только взгляд тревожит. Жжет и выдирает
Сердце под волною всех твоих атак.
Я тебя прощаю.
Я тебе желаю
Много света, мира и тепла вокруг.
Руки, губы, голос, трепет собираю,
И свою свободу — ставлю все на круг.
Кто возьмет? Послушай,
Кто меня захочет?
Кто посмотрит нервно
На твои звонки?
Я пишу не буквы — раны.
Прямо в душу.
Как воспоминанья, что еще близки.
Я запомню небо. И окно пустое.
И слова: «Не бойся, я всегда с тобой».
Я тебя прощаю за свое тупое
Пошлое желанье — быть твоей судьбой.
М. Зайцева.
Сейчас.
Это происходит как-то очень быстро.
Я не успеваю даже сообразить, только моргаю испуганно.
Мы выходим из аэропорта.
Машина почему-то задерживается, но Олег спокоен.
И доволен.
Я радостно удивлена, что он встретил меня с самолета, хотя и чуть-чуть расстроена, что испорчен сюрприз.
Вася, чтоб его!
Конечно, Олег узнал, что я прилетаю, еще раньше, чем я успела из дома выехать!
Я не знаю, почему я так поступила, почему не захотела сказать ему все по телефону.
Показалось как-то неправильно.
Надо в глаза.
Мне надо.
Просто, чтоб до конца, до самого донышка осознать, что теперь все будет по-другому. И, наконец, закрыть гештальт двадцатилетней давности.
Оставить позади смешную и наивную Ольку, что еще незримо присутствует в моей жизни, не пуская идти дальше.
А мне есть теперь, куда дальше.
Очень даже есть.
И надо это просто пережить. Надо прочувствовать.
К тому же меня неожиданно начинает тяготить Питер.
Он, словно старый приятель, знавший тебя с горшка детского сада, видящий тебя насквозь. Во всех твоих проявлениях, и хороших, и плохих. Он будит воспоминания, тянет назад. Не зря же нам порой так тяжело общаться с бывшими одноклассниками, бывшими друзьями детства? Не зря же хочется просто прервать разговор, уйти. Чувствуешь, что так будет лучше, сохраннее для тебя новой. И не можешь. Гребанная интеллигентность, фантомная память о совместном прошлом…
Я, после посещения Машки и стопроцентного подтверждения своей беременности, сдачи всех анализов и прочего, вышла из медицинского центра, вдохнула стылый мокрый воздух.
И поняла, что не могу.
Не хочу.
Некомфортно.
Надо уходить от разговора.
От понимающих, помнящих твое горе, твою боль, твою тоску глаз — грязных пустых окон. От шепота влажного ветра с Невы. От горечи слез дождя на лице.
Нет.
У меня не будет больше так!
Не будет!
Я собралась, заказала эконом до Москвы.
И в тот же день выехала.
Правда, в аэропорту меня нашел Вася и настойчиво проводил в вип-зал, а потом и в первый класс.
Ну кто бы сомневался!
Я не сопротивлялась. Пусть. Я теперь не одна. Комфорт нужен.
Мне ужасно, просто ужасно хотелось побыстрее попасть в Москву, побыстрее увидеть Олега.
Конечно, у него море важных дел, он даже по телефону со мной каждый вечер разговаривал, неимоверно усталый… Но что-то мне подсказывало, что его моя новость взбодрит.
О том, что возможна другая реакция, кроме радости, я не думала.
Слишком он хотел. И даже, помнится, лет шесть-семь назад заговаривал со мной про детей, в очередной его набег и попытку захвата меня.
Но я тогда была на редкость жесткой стервой. (Эй, Шепелева, а ты другая теперь стала? Да?)
Я ему заявила, чтоб про детей со мной никогда, просто никогда не смел разговаривать. Этого не будет. Ни за что на свете.
Он тогда вспылил.
А я тогда с удовольствием смазала ему по физиономии.
До красноты.
А он потрогал задумчиво, перевел взгляд на меня, прищурился и…
Ну что я могу сказать…
Если я и пожалела о своей вспыльчивости, то…
Да нет. Не пожалела. Секс с ним, даже тот, жесткий, что случился, всегда был нереальным удовольствием.
Но урок он усвоил и про детей больше не заговаривал.
А тут…
Думаю, что он будет рад. Уверена, что будет рад.
Я уже успела перебороть в себе неуверенность и первый страх того, что история может повториться.
Не повторится. Я все для этого сделаю.
Да и Олег уже другой.
И бизнес у него законный, легальный, никакой опасности, никаких проблем с законом.
Да и мир теперь другой.
Прошли времена, когда на улицах стреляли.
Уж кому, как не мне, врачу скорой, это знать.
Олег меня встречает уже в зале прилета.
