— Ты хочешь… — Лика втянула в себя через соломинку немного омерзительной зеленой жижи, — чтобы я изобразила твою пассию.
— Скорее, чтобы нас можно было заподозрить в связи, но без каких-либо обличительных фактов.
— Понимаю, — хмыкнула Лика. — Женщине много не надо, ей покажи смазливую мордашку рядом с мужем, остальное она досочинит сама, включая, сколько времени у вас роман, где вы встречаетесь и в каких позах занимаетесь сексом. Верно?
— Верно, — кивнул Паша. Он слега нервничал, идея Ракитянского казалась ему спорной. Но зато Лика, похоже, наслаждалась разговором.
— И ты за это сбираешь мне заплатить… — тут Лика наклонилась к нему и шепотом назвала сумму. — Так? Ты нули не перепутал?
— Не перепутал, — Паша вдруг понял, что перестал нервничать. И сейчас начнет улыбаться. — Именно столько. Но уточню и я. У моей жены весьма… сложный характер. И с нее станется устроить какие-то разборки. С тобой. Поскольку ты выступаешь в роли прикрытия, и именно за это я тебе и плачу.
— Да бога же ради! — Лика подняла согнутую в локте руку, повернула голову и чмокнула свой выпуклый бицепс. — Я ж никогда не против хорошей потасовки. Так что… Золотой ты мой! Брильянтовый! Бери меня, я вся твоя!
На них покосился бармен, но они уже хохотали.
А потом Лика сделала несколько парных селфи и шлепком по заднице отправила Пашу в зал. Если честно, сейчас ему было совсем не до фитнеса, но не спорить же с девушкой, которая собирается принять по твоей просьбе удар на себя.
***
Инги хватило на два дня. Через эти два дня она поняла, что сойдет с ума. Что так жить невозможно. Еще несколько дней назад он — растрепанный, со вспухшими губами, жадно и бесстыдно целовал и ласкал ее на узкой постели. Был так близко. Был таким близким. Ближе просто не бывает.
А потом — мы не должны видеться какое-то время.
Так нельзя. Так невозможно. И ей плевать на последствия. Увидеть. Обнять. Пусть прогонит так, глядя в глаза.
И спустя десять минут черная «бэха» мчала Ингу по вечерней столице.
***
Инга: Выйди, встреть меня. Я в холле.
Павел: В каком холле?!
Инга: В холле гостиницы.
Он не стлал ничего писать — толку? Выругался сквозь зубы, натянул кофту от спортивного костюма и пошел встречать. Упрямство надо измерять в Ингах Дубининых!
А когда увидел ее в холле — джинсы, кожаная куртка и растрепанные темные волосы — едва удержал в себе желание подбежать и обнять. И на руках унести в номер, спрятать. Но не позволил себе взять даже за руку. Подошел и кивнул коротко.
— Пойдем.
Пока шли, Паша взял свои желания под контроль. Он не мальчик. У него сейчас очень непростой период в жизни. Подставлять Ингу под удар нельзя. И нужно ее оградить, даже если сама она ведет себя, как ребенок. Может, он недостаточно ясно ей все объяснил? Но погружать Ингу во всю глубину собственных проблем Павел не хотел. Да, гордость, наверное. Кому хочется признаваться в том, что с трудом отбивается от жены, с которой разводится. Не красит это.
Но все же, как только они оказались в номере, постарался как можно более точно донести до Инги мысль о том, что она не права, придя сюда. Помог ей снять куртку, предложил сесть в кресло, а сам говорил, говорил, говорил. Кажется, убедительно говорил. Сам себе Павел верил. А Инга молча смотрела на него, так и не сев в кресло. Слушала. Но больше — смотрела. Она впервые видела его в спортивных серых штанах и футболке.
— Я забочусь о твоем благополучии и спокойствии, ты понимаешь? — повторил, раз, наверное, в десятый. И тут Инга ответила.
— Понимаю, но я уже все равно здесь. Ты же меня не выгонишь?
И в этих нескольких словах, в голосе, во взгляде, в положении засунутых в карман джинсов рук засквозило такое отчаяние… что Паша забыл на хрен про все свое благоразумие. И вот он уже прижимает ее к себе, утыкается лицом в мягкие волосы, гладит ладонями тонкую спину и чувствует, как ему в грудь упираются ее небольшие упругие груди.
Да будь оно проклято все… Как же он соскучиться успел…
— Как я могу тебя выгнать, Инга…
Она поднимает к нему лицо.
— Тогда расскажи.
— Что? — неужели всего, что он рассказал, недостаточно?
— Расскажи, почему ты уехал тогда до конца смены.
Он смотрел на нее растерянно. А Инга прошла и села в кресло. То самое, в котором он… Так, нет, об этом сейчас не думать!
— Это так важно именно сейчас? Это же было черт знает как давно.
— Да. Очень.
Какое-то время они молча смотрели друг на друга — он, стоя на ковре посреди комнаты, она в белом велюровом кресле. Да, определенно упрямство надо измерять в Ингах Дубининых.
— Хорошо, — Павел прошел к бару, достал бутылку виски и пару бокалов, налил в них примерно по трети и протянул один Инге.
— Это чай? — она покачала темно-коричневую жидкость.
— Почти.
Инга понюхала содержимое стакана, поморщилась.
— Могу заказать тебе настоящий чай, — предложил Павел.
Инга покачала головой.
— Не хочу, чтобы кто-то сюда приходил. А я за рулем… — покрутила бокал задумчиво. А потом одним духом ополовинила его. Поморщилась, подышала часто носом. — Все, теперь не за рулем. Рассказывай.
Свою порцию анестезии Павел выпил полностью. И вернулся мыслями в прошлое. Которое так старательно старался не вспоминать.
***
Внешностью Павел пошел в мать, а характером — в отца. Отец, слесарь-киповец с золотыми руками был на прекрасном счету на заводе, ценим руководством и не обижен материальными благами. Но, помимо технического образования и золотых рук, у Валерия Мороза имелась еще и хозяйственная сметка. Умел он устроиться в жизни. И сумел вовремя сориентироваться и урвать от жизни жирный кусок в тот переломный момент, в который в большой стране когда-то народное общее государственное начало вдруг резко становиться частным.
Пашка помнил времена, когда они были обыкновенной семьей, жили в двухкомнатной хрущевке-трамвайчике. А потом — словно по мановению волшебной палочки все изменилось. И появились деньги, большие деньги. Был отстроен загородный дом. Мать ушла из ателье, где работала, и принялась обустраивать новое жилье. Пашка получил все, о чем он раньше мог только мечтать. Первый компьютер, собственная огромная комната и собственный персональный спортзал. Наконец-то стало возможным завести собаку, как давно просил. Первые поездки за границу с родителями. Новая модная гимназия.
Паша воспринимал поначалу это как какое-то чудо, потом привык. Быстро привык к жизни мальчика из богатой семьи. К машине, которая отвозит в школу. К ощущению себя человеком высшего сорта. Так прошло семь лет его жизни. А потом все мгновенно рухнуло.
Павлу было трудно понять, что стало причиной — в конце концов, он был всего лишь подростком, который ловил кайф от жизни и не стремился вдаваться во взрослые дела. Кому отец перешел дорогу, с кем и что не поделил, кому помешал или не уступил дорогу — Паша не узнает никогда. А может быть, для роли полукриминального нувориша — нового русского — у Валерия Мороза было слишком много порядочности. Правду узнать теперь попросту невозможно. Следствие замяли, тогда таких расстрелов и поджогов было столько, что никого не удивить, хотя эпоха криминального беспредела уже все же шла на убыль.
Павел редко вспоминал то, что случилось, когда он экстренно вернулся из «Артека». Закрыл, спрятал, похоронил те воспоминания. Но эта была та точка, с которой его жизнь пошла совсем по другому пути. И какие-то вещи он тогда четко понял.
Понял, что ему крупно повезло в жизни. Не раз повезло. И даже не два.
По какому-то капризу памяти в голове прочно осела фраза из протокола судмедэкспертов, которую он каким-то непонятным образом услышал — наверное, от кого-то из взрослых: «причина смерти — огнестрельное ранение». Это значило, что их сначала убили, а потом только подожгли дом. Значит, они не сгорели заживо — его родители. Повезло.
