— Миланский лежит в этой клинике с детства. Я наблюдаю его двенадцать лет. Вы тоже родственница?
— Сестра.
— И тоже не знали о его существовании?
— Что значит тоже?
— Лет семь назад приезжал молодой человек. Оказалось, сводный брат. Очень хотел взять на себя опекунство, в чем и преуспел за короткий срок. Думаю, пришлось немало заплатить, обычно такие вопросы решают долго. В итоге ни разу не появился. Теперь вы утверждаете, что сестра. С братом-то сходство было на лицо, не поспоришь. С вами сложнее. Ну да ладно. Вы как, тоже на часок и пропадете?
— Игорь, это тот человек, что приезжал сюда семь лет назад, погиб через несколько месяцев после этого.
Юрий Алексеевич откинулся в кресле и вздохнул, сменив ухмылку на серьезное выражение лица.
— Извините. Это многое объясняет.
— Ничего страшного. Брат не рассказывал мне о Степане, и остальные тоже. Я нашла в старых бумагах квитанции об оплате и отправилась сюда.
Доктор немного подумал, свернув губы трубочкой.
— И что хотите?
— Я не знаю, — пожала плечами, — все открывшееся для меня неожиданно.
— Понимаю. Ваш брат тоже поначалу был растерян. Много выспрашивал о психологическом здоровье Степана, пытался понять, как к нему подступиться. Провел тут около недели, пока оформлял бумаги на опекунство. Приезжал каждый день. Степан ему сразу стал доверять. Ваш отец, как я понимаю, рассказывал Степану о вас.
— Да, и я так поняла. Папа умер около двадцати лет назад. Мы ничего не знали о Степане, оплату вносила бабушка.
— Ее я застал. Мы даже как-то поговорили, хорошо так, по-человечески. Она рассказала о Степане.
— Вы можете передать ваш разговор?
— Вы ведь ничего о нем не знаете… Я тоже не назову имен. Она говорила, сын по молодости закрутил роман с девчонкой, та забеременела, но перед родителями побоялись открыться. Девушка уехала к каким-то родственникам в деревню, и умерла в родах, а ребенок выжил. Ее отец, само собой, все узнал, но дело постарался замять, потому что был партийной шишкой, не хотел предавать случившееся огласке. Ребенка оставили в деревне с бабкой. Потом отец ребенка забрал его, тут и оказалось, что у мальчика проблемы в развитии. Было ему тогда три года. Полгода возили по больницам, осматривали, врачи поставили диагноз: аутизм. Тут как раз наша клиника открылась, как ваша бабушка рассказывала, очень удачно, потому что неподалеку от того города, где она живет. Вот и решили… вроде как тут ему лучше будет, уход надлежащий, лечение, надеялись, поправится. Но увы… — Юрий Алексеевич развел руками. — Вы не думайте, что Степан умалишенный. Вовсе нет. Он очень одаренный, прекрасно рисует, много читает. Просто его восприятие отличается от вашего. Конечно, обычному человеку с ним трудно, мы тщательно следим за его состоянием, и я прямо вам скажу: для него это единственный выход. За ним нужен тщательный присмотр, уход, он может удариться в панику, у него бывают истерики, его эмоциональный фон отличается от нашего. Степан должен постоянно находиться под наблюдением специалистов.
Я молча кивала, Кирилл же спросил:
— То, что он рассказывал нам… Насколько можно верить его словам?
— Врать он не будет. Просто не умеет. Но у него нарушены пространственно-временные связи. Он может запомнить то, что ему говорят, может повторить, но никогда не скажет, когда произошел разговор. Соответственно, все, что он запомнил за эти годы, он воспроизводит без привязки ко времени, это всплывает у него в связи с ассоциативным потоком или созвучием слов. С названным именем, например. Или каким-то предметом, который упоминался в разговорах и запомнился.
— Я понял, — Кирилл, откинувшись на стуле, стал думать дальше.
— Скажите, Юрий Алексеевич, я могу оформить опекунство?
— Почему нет? Ваш брат умер, вы как самый близкий ему человек, а соответственно, и Степану тоже, имеете хорошие шансы.
— Что для этого надо?
— Как минимум, обратиться к тому, кто у нас занимается данным вопросом. Мое дело — пациенты, а не бумажки.
— Не подскажете, к кому?
— Я вас провожу.
Еще через пять минут мы оказались у следующего человека. На этот раз Кирилл со мной не пошел, оставшись дожидаться в коридоре на диване. Дама лет пятидесяти рассказала мне обо всех тонкостях, вручив список необходимых документов, объяснила, как происходит сам процесс.
— Скажите, — спросила я в конце, — у вас есть документы, с которыми Степан поступил сюда? Его свидетельство о рождении, что-нибудь?
— Все документы хранятся в архиве.
— На них можно взглянуть?
Некоторое время дама размышляла.
— Так и быть, в связи с щекотливостью вашей ситуации… Я могу сделать вам копии.
Еще через сорок минут у нас на руках были копии документов, связанных со Степаном. Пока мы их ждали на диване в коридоре, Кирилл поинтересовался:
— Ты всерьез решила усыновить этого парня?
— Взять опекунство. Я единственный близкий человек, оставшийся у него.
— Или нет, — заявил Кирилл, мы переглянулись.
— Ты думаешь, мои родители… — начала я, но он меня перебил.
— Почти уверен в этом. И твой брат об этом знал.
Подняв глаза к потолку, я тяжело выдохнула.
— Не могу осознать это. Тем более поверить.
— Пока и не надо. Для начала надо найти доказательства. Рисунок, который дал тебе Степан… Ты его узнала?
— Да, — кивнула я.
— Очередной мозговой штурм от брата?
— Возможно. Поговорим об этом позже.
— Хорошо. Но ты его хотя бы разгадала?
— Позже, Кирилл, позже.
Из больницы мы выходили далеко за полдень.
— Поехали поедим где-нибудь, — предложил Кирилл, — заодно посмотрим бумаги и все обсудим.
Я была не против. Минут через пятнадцать мы сидели в небольшом кафе близлежащего поселка. Я таращилась в стену, держа вилку в руке, Кирилл активно ел заказанный обед.
— Выглядишь, как сомнамбула, — усмехнулся он, — поешь, а то скоро в обморок грохнешься.
— Есть от чего.
— Не спорю. Знаешь, с тобой сложно соскучиться. Постоянно узнаешь что-то новое.
— Кирилл, — я подняла на него взгляд, — я не могу в это поверить. Мой разум отказывается принять тот факт, что…
— Что твои родители живы и что их смерть спланирована и воплощена ими самими.
Я отложила вилку в сторону и откинулась на спинку дивана, качая головой.
— Но как так? Как они могли так поступить?
— Не все так плохо. Подумай о том, что они живы. Реально живы. А могли быть мертвы. Не думаю, что твой отец решился на такой поступок ради развлечения. Наверняка, ему было тяжело, ведь пришлось оставить своих детей. Но иначе мог умереть он.
— Мама согласилась на это, — я попробовала ухмыльнуться, но губы только жалко скривились, — согласилась бросить нас ради него.
— Не вини ее. Она тоже человек. Возможно, она так сильно любила его, что готова была идти за ним до конца. Уверен, твой отец обо всем позаботился. Вы остались с бабушкой, у вас были какие-то сбережения.
— У нас ничего не было! Бабушка продала родительскую квартиру, но этих денег мы так и не увидели… — тут я осеклась и полезла в квитанции. Самый крупный взнос бабушка сделала незадолго до смерти, возможно, чувствовала, что болезнь подбирается к ней, или просто боялась, что может что-то случиться… Так или иначе, но вместе с оплатой за следующий год она внесла крупную сумму.
— Деньги за квартиру, — догадался Кирилл, — она боялась, что внебрачный сын останется без помощи, вот и перевела ему деньги.
— Да. Теперь я уверена в этом. Также понятно, почему из тех денег, что давал ей Игорь, до меня доходило так мало. Лечение и наблюдение в клинике довольно дорогое. Скорее всего, до того, как Игорь стал зарабатывать, она оплачивала его с полученных за квартиру денег.
— Неужто отец ничего не оставил? — задумчиво сказал Кирилл. — Возможно, история о спрятанных денежках вовсе не миф. Он, как и твой братец, боялся, что деньги растащат конкуренты, вот и спрятал их…
