официанта. Делаю заказ за нас двоих, а Кира даже не подает никаких эмоций. Как будто она не здесь. И лишь то, как она прикусывает губу и сжимает ладони в кулаки, говорит о том, что она очень волнуется.
– Все будет хорошо, поверь, – неожиданно для самого себя я кладу свою ладонь поверх ее и слегка сжимаю. – Выдохни. Я понимаю, ты переживаешь за ребенка, но тебе надо себя поберечь. Хотя бы ради дочери.
Кира ошеломленно смотрит на меня несколько секунд, отчаянно хлопая глазами и переводя взгляд с меня на наши ладони и обратно. Потом кивает и даже пытается улыбнуться.
– Стас, я хотела сказать…, – начинает она, но я жестко обрываю ее.
– Сначала поешь. На тебя смотреть страшно, правда, – и подаю ей пример, отправляя в рот кусок стейка.
Кира вяло ковыряется в своей тарелке, так и не притронувшись к еде. Ну, что за женщина! Все время надо повышать голос!
– Я сказал, ешь! Ты нужна нашей дочери сильной.
– Я не могу, – шепчет она. – Яна все не выходит из моей головы…
– Таааак, – откладываю приборы в сторону и откидываюсь в кресле. – Не хочешь есть, тогда давай поговорим. И начнем мы вот с чего. Почему ты скрыла от меня то, что у меня родилась дочь?
Кира тяжело сглатывает, мнет в руках салфетку. Я терпеливо жду. По ее поведению понимаю: она точно что-то скрывает и по какой-то неизвестной мне причине не решается рассказать. Поэтому терпеливо жду, не давлю. Она обязательно раскроется.
И я не ошибся.
– Потому что так было нужно, Стас. Поверь, я очень хотела, но…Не могла.
– Да почему же, черт возьми?! – все же не выдерживаю и взрываюсь. – Что такого должно произойти, что ты сама собственноручно лишила ребенка отца?
Кира поднимает на меня глаза, полные боли и отчаяния и произносит едва слышно:
– Меня заставили. Шантажировали. Он…он лишил мою маму лечения…Я не могла по-другому, понимаешь? Не могла…Прости…
Сдерживаюсь из последних сил. Это кто же такой мудак, что посмел поступить так низко, что спекулировал здоровьем тяжело больной женщины?!
– Кто он? – спрашиваю как можно спокойнее. А внутри все так и рвет от желания придушить ублюдка.
И тут Кира произносит то, отчего у меня земля уходит из-под ног.
– Твой отец.
Кира
Стас ошеломленно смотрит на меня. Да, он знает, что из себя представляет его отец как человек. Знает, на что способен. Но он и подумать не мог, что Аверин-старший сломает три жизни. Просто потому, что ему так хочется.
– Но зачем ему это нужно? – Стас спрашивает спокойно, я бы даже сказала, равнодушно. Но я вижу по его глазам, по рваным жестам и сжимающимся кулакам, которые он не может контролировать, что мой мужчина на грани. Стас в бешенстве. И то, что он еще не взорвался, не иначе как чудом не назовешь.
– Его компания. Он хотел, чтобы ты возглавил ее. У него были свои планы на твое будущее. Твой отец растил тебя для себя.
Я рассказываю историю без утайки второй раз в жизни. И чувствую, как боль, разочарование и обида покидают меня. И мне становится легче дышать.
Мне плевать, поверит ли мне Стас. Мне нужно просто разделить груз этой истории с кем-то. Потому что больше нести этот крест в одиночку я не могу.
Но, судя по реакции Стаса, я понимаю – он на моей стороне.
– Млять! – он бьет со всей силы кулаком по столу так, что я вздрагиваю. Поднимаю на него испуганный взгляд и натыкаюсь на глаза, полные ярости вперемешку с болью.
– Почему?.. Почему, Кира, ты не рассказала мне это все тогда сразу же? Ведь сейчас все могло бы быть по-другому.
Я прикрываю веки, тяжело вздохнув. Остался самый сложный шаг. Ведь я не знаю, поймет ли меня Стас.
– Твой отец шантажировал меня. Он…лишил мою маму лечения.
За столом воцаряется тишина, которая тяжелее гробовой доски. Она давит, лишая кислорода.
Я боюсь поднять глаза на Стаса. Нет, я не боюсь его гнева. Уже нет. Я боюсь увидеть там…осуждение и разочарование. Ведь я только что призналась, что между ним и мамой выбрала ее.
– И поэтому…
– Нет, она умерла не из-за него, – с полуслова понимаю его вопрос, облегченно выдыхая. Робко поднимаю голову, смотрю на Аверина и …не могу прочесть его эмоций. Он внимательно разглядывает меня непроницаемым взглядом, буквально впиваясь меня глазами.
– Когда в нашей клинике ей отказали в лечении, я стучалась в двери всех больниц города. Но в каждой отказывались ее брать, придумывая мнимые причины. И, когда маме стало совсем плохо, он снова вышел на меня. И напомнил об условиях нашей сделки, – я с трудом сдерживаю слезы – воспоминания до сих пор доставляют мне много боли.
– Какие условия?
– Я должна была не просто бросить тебя, а должна была исчезнуть из твоей жизни. И из города, чтобы ты ненароком не встретился со мной, – поясняю тихо, мечтая стать ниже ростом – еще чуть-чуть, и Стас взорвется. И тогда пострадают все в радиусе минимум пятисот метров. И процесс этот необратим.
– Но ты не послушалась, – констатирует Стас, с трудом процеживая слова.
– Я не послушалась. Не думала, что после того, как я расстанусь с тобой, твой отец продолжит следить за мной. Город огромен, и вероятность нам встретиться снова равна практически нулю. Но твой отец был непреклонен.
– В этом весь он, – Стас с силой сжимает чашку с кофе, и я начинаю переживать – в таком состоянии он вполне способен раздавить тонкий фарфор. – Все должно быть по его, и все должно быть исполнено до последней мелочи.
– Да, – соглашаюсь с горечью. – Это я поняла позже. А еще…
– Что? – напрягается Стас.
– Он изменил условия сделки, – перевожу дух и продолжаю, хоть мне и неприятно об этом говорить. Потому что, несмотря ни на что, я вижу, что эти слова причиняют ему боль. Но Стас прав: пора рассказать всю правду. И сделать это было нужно еще очень давно.
– В тот день твой отец приехал с большой черной папкой. Он подготовил для нас с матерью билеты и прочие документы на выезд в клинику Израиля. И тут же на мой счет поступила внушительная сумма денег. На лечение и прочие мелкие расходы, как сказал тогда твой отец, – горечь обиды и несправедливости льется из меня рекой, и одинокая слеза капает на стол. – И мы уехали. Пойми, у меня не было тогда выбора. А взамен…твой отец попросил никогда не
