– Я попробую, – неуверенно пообещала Лиза.
Посмотрела в чашку, которую, позабыв, так и держала в руке, осторожно поставила ее на стол, как великую хрупкую драгоценность, посмотрела на Протасова и, решительно вздохнув, понизив голос, настойчиво попросила:
– Но сначала расскажи мне про Алису.
– Что? – не понял такой просьбы Глеб.
– Все, – тихо, но с нажимом сказала Лиза и предложила отправную точку: – Начни с того, как она родилась.
Глеб молчал и смотрел на нее долгим задумчивым взглядом, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Лиза не мешала ему принимать решение и ждала. Он передвинулся, сел ровно, откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза и тусклым голосом, словно продираясь через что-то трудное в себе, произнес первую фразу:
– Первые три месяца после того, как Алиса родилась, я не брал ее на руки, боялся, что сломаю что-нибудь ей, такая она была маленькая и хрупкая.
Произнеся это, он замолчал. Надолго. Время тихо плыло, прогоравшие в камине дрова потрескивали. Лиза ждала, затаив дыхание, – не торопила, не подталкивала вопросами, понимая, что никакими уговорами она не сможет заставить его говорить дальше, если только он сам не решится.
– А когда я в первый раз взял ее на руки… – вдруг неожиданно произнес он охрипшим голосом, открыл глаза, поднял голову, посмотрел на дрова в камине и продолжил рассказ…
Верочка в кухне, держа большой разделочный нож в руке, стояла, задумавшись над огромным румяным пирогом. Вот бы эта Дюймовочка что-то сделала такое, чтобы Максимыч в жизнь вернулся, думала она, ведь смогла же его встряхнуть! И храбрая какая, кричала на него будь здоров, ни черта не боялась! А Вера иногда как глянет в его глаза, так дрожь пробирает – словно в страшное заглянула, такой он неживой ходит. И жалко его ужасно – мужик-то хороший, настоящий, а как его горе-то скрутило.
Они знали, что дочка у него умерла, на селе говорили, уж как местные прознали – он-то вообще молчок об этом, может, когда дом продавали риелторы или сами бывшие хозяева где проболтались. А на селе-то как: на том конце говорят, а на другом уж и отвечают – ничего не утаишь. Да только и там мало что про это дознались – сколько лет дитю было и от чего погибла – одни догадки. Вот и строили версии одна страшнее другой на свое развлечение.
Вера вздохнула, перекрестила пирог и принялась резать на добрые большие куски. Пар поднялся от горячего печива, заполнив всю кухню божественным запахом.
– Удался! – похвалила себя и порадовалась Вера.
Она сложила на большое блюдо несколько самых смачных кусков, с самой середки, подхватила и понесла угощение в гостиную. Подходя ближе, услышала голос хозяина и разобрала начало фразы:
– Она была такой умненькой…
Вера остановилась как вкопанная, потом подошла поближе к приоткрытой створке двери – сама оставляла ее так, чтобы удобней было блюдо с пирогом заносить, и прислушалась повнимательнее.
– В три годика говорила: «Папочка, надо придумать правильное решение», – говорил он с явной улыбкой.
Верочка тихо-тихо отошла на пару шагов, поставила блюдо с пирогом на комод, вернулась к двери, отчетливо понимая, что прерывать хозяина сейчас никак нельзя. Хоть потоп, хоть конец света!
Это ж такое происходит! Повернул в жизнь Глеб Максимович – тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! Вот тебе и Дюймовочка! Ай да девочка!
А он рассказывал. И Верочка поняла, что начала всхлипывать, так трогательно он про доченьку вспоминал, и тут же зажала рот углом фартука, чтобы не потревожить его.
В дом вошел Коля, неся дрова для камина, скинул уличные резиновые боты с ног, остался в толстых вязаных носках и так и пошел по коридору, и встал, как вкопанный, увидев зареванную жену, стоявшую у дверей в гостиную и явно подслушивающую чужой разговор. Хотел было прикрикнуть на нее за излишнее любопытство женское, да она, заметив его, сделала строгое лицо, приложила палец к губам, призывая к тишине, и резко махнула ладошкой, подзывая к себе, предлагая присоединиться.
Коля вздохнул, вернулся в прихожую, максимально осторожно и тихо сгрузил на пол дрова, тихонько подошел к жене и прислушался.
Следом за ним, прям по пятам, вошел в дом за какой-то надобностью к хозяину Витяй, скинул свои дворовые боты, родные братцы Колиных, рядком с ними и поставил и в шерстяных вязаных носках двинул дальше.
– Опть! – прокомментировал ситуацию Витяй, обнаружив семейную пару за явным подслушиванием под дверьми гостиной.
Они резко повернули головы на его голос, сделали страшные лица, замахали на него руками, прикладывали на пару пальцы к губам, требуя абсолютной тишины и соблюдения конспирации, и снова продолжили прослушивание. Витяй подобрался ближе к ним, и так бочком, бочком, вытягивая голову ухом вперед, пристроился рядом. Так и замерли они втроем и слушали…
Глеб начал рассказывать с трудом, Лиза видела, что первые несколько фраз он заставляет себя произносить. Но постепенно теплые, яркие воспоминания о ребенке захватили его, и он улыбнулся один раз, потом еще и вот уже полностью погрузился в то время, когда Алиса была совсем маленькой, и просветлел лицом.
Лиза слушала, не перебивая, смотрела на меняющееся выражение его лица и понимала, какая сильная связь была у него с дочерью, такую редко встретишь. У них был свой особый мир только для двоих, и эта неосознанная попытка Протасова еще больше отгородить этот их мир от Ольги и других людей тем, что он учил дочь испанскому, о многом говорила. Ну, хотя бы то, что он не был душевно близок со своей женой.
Глеб подошел в своем рассказе к моменту, когда стала проявляться болезнь Алисы. И все! Всякое отстранение, к которому призывало психологическое образование, исчезло, и она уже плакала, не замечая текущих по щекам и капающих на одежду слез.
Когда потекли еще и слезливые сопли, Лиза, не отрывая ни на мгновение взгляда от лица Глеба, на автомате нашарила рукой на столе стопку салфеток, принесенных Верочкой с прочей сервировкой. Вытиралась, сморкалась и смотрела на Протасова совершенно больными от сострадания глазами и, уже не сдерживаясь, рыдала во весь голос и роняла промокшие насквозь салфетки, усыпав ими колени и диван вокруг себя, как кусками нерастаявшего снега.
А он говорил и говорил. Наклонившись вперед, опираясь локтями о колени, с силой сцепив пальцы в замок до побелевших костяшек, Глеб смотрел неотрывно в угасающий огонь в камине и рассказывал, и желваки ходили у него на скулах.
Вера, с силой прикрывая рот двумя ладошками сразу, раскачивалась скорбно из стороны в сторону и заливалась слезами, Коля неосознанно гладил ее по плечу успокаивающим и поддерживающим жестом и сам вытирал слезы загрубевшей ладонью, а Витяй утирался вязаной шапочкой, которую комкал в руке, и что-то тихо под нос ворчал матерное на врачей нерадивых и судьбу злую Максимыча.
