– Не умничай, а чётко отвечай на вопросы. Название базы!
Эвелина нехотя отвечает.
– Дочка моя где?
– Наверху. Достала она орать! Старуха с ней эта нервная, ни хрена не справляется, – у меня внутри всё замирает. Соня здесь и ей точно плохо без меня. Она наверняка кушать хочет, и у меня грудь уже распирает от молока.
– Так, руки давай сюда, – командует он, подбирая с пола верёвку. – Лиза, помоги.
Сергей связывает руки за спиной Эвелины.
– Эй, Туманов, осторожнее, – хнычет она. – Больно.
– А будет ещё больнее! Вперёд иди! – толкает Эвелину Сергей. – Лиза, ты за мной.
– Ты идиот, Туманов. Я ведь хотела предложить тебе выгодную сделку, а ты…
– Рот закрой. Выгодные сделки не подкрепляют похищением близких.
– Да никто бы их не обидел, если бы ты не начал беспредел. Я вообще хотела повторить нашу с тобой ночь, – пытается заигрывать эта идиотка, тормозя на лестнице.
– Даже не напоминай. Не хочу блевануть от воспоминаний, – морщится Сергей.
Сейчас я вижу своими глазами, что ничего у него нет к этой женщине, кроме презрения. Это заставляет поверить в его слова, что тогда он не хотел изменять мне. Только думать об этом сейчас у меня нет времени. Мне нужно дочку найти.
Мы поднимаемся в большую комнату, здесь у стены диван, камин, большое окно, деревянная лестница уходит на второй этаж.
Сергей толкает Эвелину на диван, выглядывает в окно. Я же бросаюсь в ванную, хватаю большое полотенце, подхожу к Сергею, расстёгиваю на нём рубашку, осматриваю рану. Он морщится, шумно дышит сквозь стиснутые зубы, когда я прижимаю полотенце к ране. Это глубокий порез на груди. Я не врач, не знаю, насколько это может быть опасно, но выглядит Сергей бледным, на лбу появляется испарина и дышит он тяжело.
– Потерпи, надо остановить кровь, – прижимаю полотенце, обвязываю его грудь своей рубашкой.
Тут откуда-то сверху раздаётся детский плач. У меня сердце начинает колотиться, как сумасшедшее.
– Я к Сонечке, – бросаюсь к лестнице.
Подхожу к комнате, за дверями которой слышен плач. В двери торчит ключ, поворачиваю его, открываю дверь. На кровати сидит перепуганная Зоя Павловна, пытается успокоить Соню.
Видит меня, вскакивает, а потом мы бросаемся навстречу друг другу, обнимаемся, рыдаем, причитаем. Соня плачет вместе с нами, я утешаю мою малышку, сажусь на кровать, прикладываю её к груди. Сбивчиво объясняю Зое Павловне, в каком мы положении, что опасность вовсе не миновала, Сергей ранен, и удастся ли нам выбраться, пока непонятно.
Соня засыпает у моей груди, меня же всё ещё трясёт от адреналина, страха, неизвестности.
Зоя Павловна потихоньку подходит к двери, выглядывает.
– Я пойду вниз, – говорит она. – Может смогу помочь Сергею, я ведь всё-таки медсестра.
Уходит, мы остаёмся в тишине. Я дышу, уговаривая себя, что всё будет хорошо.
Вдруг снизу раздаётся грохот, крики, выстрелы. Я в ужасе замираю, а потом бросаюсь вниз, потому что меня обдаёт диким страхом за Серёжу и Зою Павловну.
Подхожу к лестнице, с высоты осматриваю комнату. Не сразу понимаю, что там происходит. Люди в чёрном, с оружием, втыкают автоматы в спину мужчинам, лежащим на полу лицом вниз. Это же не бандиты, это помощь подоспела, я надеюсь?
Осторожно спускаюсь по лестнице, сердце сжимается от страха, потому что я не вижу ни Серёжи, ни Зои Павловны.
– Вы Елизавета Туманова? – громко спрашивает один из бойцов с автоматом.
– Д-да, – киваю я.
– Проходите.
– Где мой муж? – с нотками истерики спрашиваю, осматривая комнату.
– Там, – кивает он в сторону кухни. – Скорая уже в пути.
– Что? Скорая?
Срываюсь, бегу в указанном направлении. На кухне посреди комнаты лежит бледный Сергей, рядом с ним Зоя Павловна прижимает простынь к его груди.
– Что случилось? – бросаюсь к ним.
Сергей дышит хрипло, с какими-то неестественными, страшными звуками.
– Серёжа, – беру в руки его лицо, он с трудом открывает глаза.
– Разговаривай с ним! – командует Зоя Павловна. – Не позволяй отключаться.
– Серёжа, посмотри на меня! – требую я. Сама судорожно осматриваю его.
На боку вижу ещё одну рану, и это ранение явно более страшное, чем тот порез на груди. – В него стреляли? – паника моя набирает обороты.
– В дом ворвалась охрана, а только потом подоспел ОМОН, – звенящим голосом объясняет Зоя Павловна. – Он меня собой закрыл, – всхлипывает она. – Глупый! Я старая уже, помирать пора! А вам ещё жить и жить! – взмахивает в сердцах рукой.
– Лиза вас любит, – хрипит Сергей.
– Идиот, – ругаюсь, подавляя рыдания. – Тебя я тоже люблю! – всхлипываю. – Не смей умирать, слышишь!
– Скажи это ещё раз! – улыбается он вымученно.
– Не смей умирать.
– Не это.
– Я тебя очень люблю, – всхлипываю, гладя его по лицу, целую его слабые губы, – ты обязан выжить! Ты не можешь бросить меня снова, слышишь?
– Я тебя не бросал, и по своей воли никогда не брошу, – шепчет он хрипло, находит мою руку, сжимает. – Я тебя слишком сильно люблю. Тебя и Сонечку. С ней всё хорошо?
– Она спит наверху. Зоя Павловна, вы пойдите к ней, – вспоминаю я, что оставила дочь одну.
– Да, я пойду. Ждите скорую, и не позволяй ему отключаться. И ещё, Лиза, – трогает она меня за плечо, внимательно глядя в глаза. – Я тут немного пообщалась с Сергеем, правильный он мужик, я бы его простила.
– Прощу, – зло смотрю на Сергея, – если выживет, прощу! Слышишь?
– О, тогда я просто обязан поправиться, – усмехается он, и тут же морщится от боли.
Зоя Павловна уходит, Сергей устало прикрывает глаза. Я поправляю простынь, прижатую к ране, господи, она вся пропитана кровью, и Серёжа такой бледный, слабый.
– На меня смотри! – требую я в отчаянии.
Он распахивает мутные глаза.
– Ты такая красивая, – шепчет он. – Таких больше нет на свете.
– Ты тоже красивый, – глажу его по волосам. – Несносный эгоист с отвратительным характером, но ты должен жить. Потому что…, – всхлипываю судорожно, не договариваю.
Но это делает за меня Сергей:
– Потому что ты меня любишь?
– Да! Сколько раз ещё сказать! – отчаянно размазываю слёзы по лицу.
– Много. Я очень хочу это слышать, – его голос становится всё слабее.
– Обещаю, ты будешь это слышать. На меня смотри! – хлопаю его по щекам, замечая, что глаза у него начинают закатываться. – Я тебя люблю.
В груди всё стынет, от мысли, что я могу его потерять. Это так страшно. Как ему помочь? Где же эта проклятая скорая?
– Представь, что меня не стало, и ты поймёшь в каком аду я жил последние полтора года, – шепчет он. – Я ведь думал, что тебя убили.
Да, это страшно. Теперь я понимаю.
– Лиза, если вдруг что-то случится со мной…
– Нет! Не смей так говорить!
– Хорошо. В моём завещании в любом случае только одно имя.
– Заткнись! Не смей мне тут про завещание.
– Я не о нём. В доме, который я снимаю, висит твоя картина с клёном. Это она помогла тебя найти. Я хочу, чтобы ты её исправила, чтобы она стала счастливой.
– Тогда ты должен выжить! Без тебя мне счастливой не стать, – теперь я это отчётливо понимаю.
Он слабой рукой тянется к моему лицу, я помогаю, обхватываю его ладонь, прижимаюсь к ней щекой.
Внутри сейчас творится такое… Все чувства, которые я так старательно закрывала, прятала, отказывалась от них, вырываются на волю, захватывают целиком, напоминая, как раньше я любила этого мужчину, как растворялась в нём, и сейчас ничего не пропало, стало только сильнее.
– Иди ко мне, моя девочка, – тянет он меня к себе, – Я тебя очень люблю, без тебя мне и жизнь не нужна.
– Но я же с тобой! Я хочу вернуться в наш дом, я хочу, чтобы Сонечка каталась на тех белых качелях во дворе, чтобы ты сам сделал ей рядом песочницу! Она обожает лепить и строить из песка. Обещаешь? – шепчу отчаянно, понимая, что теперь всего этого может и не быть.
– Я обещаю, – голос его совсем гаснет, я едва разбираю слова.
