Сейчас мне, и правда, стало немного получше. Может, на меня подействовало это огромное открытое пространство или свежее дуновение чистого воздуха. А может, спокойный вид безмятежной глади фонтана, в которой отражались облака. Но на какой-то миг мне стало легче. Здесь, хоть и в центре города, среди туристов, я словно находилась в обособленности ‒ но при этом не совсем.
Сев на скамейку рядом со мной, Мартина вытащила книжку.
― Может, почитать вам вслух?
― Нет, ― я покачала головой ‒ чтение вслух стало бы для меня тем же раздражающим шумом.
Наверное, Альдо все-таки был прав, эта прогулка может пойти мне на пользу. Может, попросить Мартину прокатить меня вдоль променада? Но наверное, это было плохой идеей. Это улучшение было таким нестойким ‒ я не хотела его спугнуть.
Но внезапно мой блуждающий взгляд выхватил что-то из окружающего мира. Вернее, кого-то. Кого-то, кого я уже не надеялась увидеть.
Он стоял возле бортика фонтана, задумчиво глядя на сферу, символизировавшую земной шар. Его черные волосы сияли в лучах послеполуденного солнца, морской ветерок развевал тонкую открытую рубашку, контрастно оттенявшую летний загар, накинутую на его мускулистые плечи.
Давид… Неужели это действительно он?
Я ожидала, что его вид причинит мне еще большую боль ‒ такую, что я умру в тот же момент, как увижу лицо, образ которого всеми силами гнала от себя.
Удивительно… но этого не произошло. Наоборот, на какой-то миг я словно стала… собой прежней.
Но тут слева к нему подошла какая-то девушка. Она была высокой ‒ как я. Очень красивой, как я когда-то (наверное, она даже чем-то была на меня похожа). Со смехом девушка обняла его шею точеными руками. И он улыбнулся ей своей нагловато-обаятельной улыбкой, кладя ладони на ее талию. Прижимая ее к себе.
Долгая… такая долгая секунда.
Вдох и выдох.
Я просто… закрыла глаза, чтобы этого не видеть. Не видеть его с другой.
Только бы он не увидел меня. Не увидел то, что от меня осталось.
Вдох, выдох. Еще один вдох.
Но ведь в конце концов, это хорошо. Он не один, у него есть любимая. Хоть кто-то из нас продолжает жить и радоваться жизни. Хоть кто-то из нас счастлив.
Но я все равно не хотела этого видеть…
Сегодня, впервые за много месяцев я на миг ощутила себя такой, как раньше. Но через секунду снова оказалась в той же темной клетке, в которую превратилось мое тело.
Глава 26. Плохое и хорошее
Я лежала на кровати в своей комнате.
Иногда дремала. Иногда смотрела на старинные настенные фрески, со следами осыпавшейся штукатурки. На блики витых прикроватных столбиков из темного полированного дерева. На то, как танцуют пылинки в тонких лучах, пробивающихся сквозь жалюзи. Или просто смотрела перед собой… надеясь выдержать еще один день.
Я прекрасно знала, что со мной происходит. Ведь я привыкла искать ключ к внутреннему спокойствию в самой себе ‒ этому меня научили мои йоговские практики. Привыкла рассуждать над проблемами, а не прятаться от них. Умела разрешать внутренние противоречия. И все равно не могла выбраться из этой ловушки.
Это был замкнутый круг.
Моя боль питала депрессию. Депрессия не давала мне поправиться. Болезнь питала боль. Одиночество… питало боль. И безысходность, отсутствие надежды на будущее.
Депрессия изменила меня. И видимо, уже навсегда.
За дверью послышались приглушенные голоса.
― …пытался что-то сделать. Говорил с ней каждый день, но она просто… молчит. Не хочет говорить даже с психотерапевтами. Врачи говорят, что она давно могла бы встать на ноги ‒ да, через ужасную боль, борясь с трудностями, но могла бы. Но Ника просто отказывается от физиотерапии.
«Видимо приехал новый психотерапевт», устало и безразлично подумала я. Но тут прозвучал голос второго собеседника… который я сразу узнала.
― Я попробую с ней поговорить.
Дверь в мою комнату открылась… и в нее прошел он.
Такой же, как раньше. Он ничуть не изменился. Возможно, стал только красивее за это время ‒ по-другому постригся. Подкачался. Его жизнь не стояла на месте.
Я прикрыла глаза… и с трудом сдержала желание закрыть от него свое лицо. Лицо, превратившееся в карикатурную резиновую маску.
Какое-то время Давид молчал, словно не в силах произнести ни слова. Словно мой вид выбил почву из-под его ног… Я понимала его. И все равно почувствовала, как знакомая ноющая боль сковывает мои внутренности, мешая мне дышать.
Он подошел ближе, придвинул стул к моей кровати.
― Ника, это я.
Его голос был теплым. Но мне показалось, он заставлял себя говорить со мной именно так ‒ ласково, спокойно.
Снова посмотрев на него… я молча отвернулась в другую сторону. «Уходи Давид. Тебе не нужно было приходить», прошептала про себя.
― Ника, я пришел сразу, как узнал. Я не мог не прийти, ― он словно ответил на мои мысли.
Парень снова замолчал, наверное, надеясь, что я ему отвечу. Но я не хотела… с ним говорить.
― Моя упрямая девочка, ― я ощутила прикосновение его ладони к своей руке, ее грубоватую мягкость. ― Альдо говорит, что ты отказываешься от физиотерапии. Ты молчишь, не говоришь, почему. Может, ты поговоришь со мной? ― на какое-то время парень замолчал. ― Ника, ты самая сильная девушка, которую я знаю. Если кто-то может подняться на ноги после таких испытаний, то только ты.
Я закусила губу.
― Ты должна поправиться, ― продолжил он. ― Ради меня, ради своего мужа. Ради сына. Где сейчас твой малыш?
Напоминание о сыне кислотой прошлось по моей ране. Невыносимой болью отозвалось в моей груди. Из легких тихо вышел воздух ‒ это должен был быть плач, но он получился беззвучным.
«Мама!..» Я словно все еще слышала его тонкий голосок в тот день, когда со мной случилось это несчастье. И одна мысль о том, что он видел… видел, что случилось со мной, с моим телом…
Я могла бы продолжить жить ради Паши. Но эта мысль лишала меня способности жить.
Я спасла его, но не смогла уберечь…
И ему было лучше без меня, такой, какой я стала ‒ ведь я не могла о нем позаботиться. Еще много месяцев назад моя мама увезла его к себе в Россию. И так я лишилась последней ниточки, связывавшей меня с этим миром.
― Почему, Ника?! ― с внезапной болью и страстью произнес Давид. ― Почему ты не хочешь поправиться?!
Я упрямо замотала головой… но его словам как-то удалось пробиться сквозь стену, которой я себя окружила.
― Лучше бы я умерла. В той аварии, ― наконец, прошептала, тщетно пытаясь сделать еще один вдох.
Его пальцы с силой сжались на моей ладони.
― Не смей… так говорить!
Внезапно он вскочил со стула. Прошелся туда-сюда по комнате.
― Объясни! Что мне сделать… как… Почему такая сильная девушка как ты, молча отказывается от жизни?
― Все прямо как ты сказал в тот день… «…у тебя ничего не останется. И тогда ты пожалеешь обо всем». Так и вышло. И теперь… у меня не осталось, ничего, кроме… сожалений, ― прерывисто выдохнула, отвернувшись к стене.
Давид снова подошел ближе ко мне.
― Ника, почему ты вообще вспомнила о тех словах? Это же… Да я же просто впустую сотрясал воздух. Ты же знаешь, я все время говорю что-то не то. И почему ты говоришь, что у тебя ничего не осталось? ― казалось, он искренне этого не понимал. ― У тебя есть Паша, у тебя есть Альдо. :К:н:и:г:о:е:д:.:н:е:т:
― Паше теперь даже лучше без меня. А Альдо… Я не могу с ним говорить. Он так заботится обо мне, и я должна быть ему благодарна… но он последний человек, с которым… Я не могу находиться рядом с ним. Между нами все кончилось еще до аварии.
Наконец, я призналась кому-то в том, о чем никому не говорила. Ни маме, ни подругам, ни Игорю. Потому что та авария изменила все… и при этом не изменила ничего между нами с Альдо. Великосветские друзья сочувствовали ему ‒ его жена попала в аварию, впала в глубокую депрессию, исчезла из мира. И только мы с ним знали, что произошло в тот день.
