Со вздохом отпирала Рафаэлла дверь особняка Джона Генри, медленно поднималась в задумчивости по лестнице. На глаза попадались бархатные портьеры, средневековые гобелены, канделябры, концертный рояль в гостиной, и она снова пожалела, что ее дом здесь, а не в том уютном здании на Вальехо, где она проводит уже неделю, украшая, как безумная, комнату девочки, которая тоже ей чужая.
– Миссис Филипс?
– А-а?
Рафаэлла, вздрогнув, обернулась, намереваясь идти в свои комнаты. Подошло время ужина, а еще надо было переодеться.
– Да?
Ей улыбалась сиделка второй смены.
– Мистер Филипс спрашивает вас в течение последнего часа. Не пожелаете ли вы заглянуть к нему, прежде чем одеваться к ужину?
Рафаэлла невозмутимо кивнула, пробормотав:
– Да-да.
Медленно подошла к его двери, стукнула раз, повернула ручку и вступила в комнату, не дожидаясь разрешения войти. Этот стук был простой формальностью, как и многое прочее в их быте. Он лежал укутанный в постели, накрытый одеялом, закрыв глаза, освещение было совсем слабое. Эта комната некогда служила им обоим спальней, а годами раньше он делил ее с первой своей женой. Вначале это обстоятельство задевало Рафаэллу, но Джон Генри был традиционалист и оттого привел ее сюда же. И призраки прошлого каким-то образом сникали, пока она возлежала здесь. Только теперь она вновь вспомнила о них. Теперь, когда и он почти уже казался одним из них.
– Джон Генри, – прошептала она его имя, и он приоткрыл глаза, увидев ее, раскрыл их шире, со своей скошенной улыбкой похлопал по постели, указывая на место рядом с собой.
– Добрый вечер, малышка. Я не так давно звал тебя, но сказали, что ты ушла. Куда ты ходила? – Это не было дознание, всего лишь дружеский вопрос, но тем не менее что-то ее покоробило.
– Я уходила… за покупками… – улыбнулась она ему, – к Рождеству. – Он не знал, что посылки в Париж и в Испанию были ею отправлены месяцем раньше.
– Приобрела что-нибудь удачное?
Она кивнула. А как же, приобрела. Прелестные вещи купила… Аманде, племяннице своего любовника. Сознание содеянного вновь пронзило ее.
– Что-нибудь удачное для себя купила?
Она еле повела головой, прикрыв глаза:
– Времени не хватило.
– Тогда, пожалуйста, отправляйся по магазинам завтра, поищи что-нибудь себе.
Она посмотрела на длинную угловатую фигуру того, кто был ее мужем, и вновь ее стало снедать чувство собственной вины.
– Лучше я проведу день здесь. Я… в последние дни я уделяла тебе мало времени… – словно извиняясь, произнесла она, в ответ Джон Генри замотал головой и махнул вялой рукой:
– Я не побуждаю тебя сидеть тут надо мной, Рафаэлла.
Еще раз покачав головой, он смежил глаза и опять открыл их. Чувствовалось, что он о чем-то размышляет.
– Никогда не заставлял тебя сидеть около меня в ожидании… никогда, маленькая моя… и очень сожалею, что так долго она не приходит.
Она было заподозрила, что сознание его помутилось, взглянула на него с обостренной заботой. Но он лишь усмехнулся:
– Смерть, дорогая… смерть, то есть… затянулось выжидание заключительного момента. И ты оказалась храброй девушкой. Никогда не прощу себе того, что я натворил.
– Как ты можешь говорить такое? – ужаснулась она. – Я тебя люблю. И никуда отсюда не рвусь.
Но правда ли это? Не предпочла бы она быть с Алексом? Думая об этом, она взяла руку Джона Генри и осторожно сжала в своей.
– Никогда я ни о чем не жалела, дорогой, кроме… – Комок подступил к горлу при взгляде на мужа. – Кроме того, что выдалось тебе.
– Мне бы помереть от первого удара. Так бы и вышло, будь жизнь чуточку справедливее, а ты с дурачком доктором позволила бы этому свершиться.
– Ты заговариваешься.
– Нет же, и тебе это известно. Жизнь превратилась в ад и для меня, и для тебя. Держу тебя год за годом словно в тюрьме, а ты все еще почти девочка, и я гублю твои лучшие годы. Мои давно отлетели. Дурно…
Он прикрыл ненадолго глаза вроде бы от боли, и тревога, отпечатавшаяся на лице Рафаэллы, усугубилась. Он не замедлил открыть глаза и вновь обратить их к ней.
– Дурно я поступил, женившись на тебе, Рафаэлла. Я был слишком стар для этого.
– Перестань, Джон Генри.
Ее пугали такие его высказывания, пусть и нечастые, но, вероятно, мысли его постоянно бывали сосредоточены на этой теме. Она ласково поцеловала его, заглянула ему в глаза, когда он подался навстречу ей. Смертельно бледный, вот он лежит в своей широкой двуспальной кровати.
– Тебя вывозили на этой неделе в сад подышать воздухом, дорогой? Или на веранду?
Он покачал головой, на лице появилась искривленная улыбка.
– Нет, мисс Найтингейл, не вывозили. А я и не хотел этого. Мне приятнее здесь, у себя в кровати.
– Не глупи. На воздухе тебе лучше, и ты любишь бывать в саду.
Она говорила со сдержанной горечью, имея в виду, что если б не проводила столько времени в отсутствии, то смогла бы проследить, что с ним делают сиделки. Им положено выкатывать его на воздух. Это важно – перемещать его, поддерживая, сколько возможно, в нем интерес и оживленность. Иначе он заведомо потеряет активность, рано или поздно сдастся напрочь. Сколько уж лет назад врач предупреждал об этом, а теперь ей стало ясно, что муж подошел к очень опасной черте.
– Я с тобой погуляю завтра.
– Я тебя не просил.
Вид его был жалок.
– Говорю же, мне хочется побыть в постели.
– Ну нельзя же. Зачем ты так?
– Неугомонное дитя.
Не сводя с нее глаз, он ухватился за ее пальцы и провел ими по своим губам.
– Я по-прежнему люблю тебя. Гораздо сильнее, чем могу выразить… Сильнее, чем ты можешь понять.
Вид у него был полуобморочный, взгляд затуманился.
– Помнишь ли те первые дни в Париже, – он улыбнулся от души, и она следила за ним, – когда я сделал тебе предложение, Рафаэлла? – Взор его прояснился. – Господи, ты была совсем дитя. – С нежностью посмотрели они друг на друга, она еще раз наклонилась, поцеловала его в щеку.
– Да я уж теперь старая, дорогой мой, мне повезло, что ты по-прежнему любишь меня. – И встала, с веселой миной добавив: – Пойду-ка лучше переоденусь к ужину, а не то бросишь ты меня и найдешь себе новую молоденькую девицу.
Он хихикнул в ответ и, когда она, поцеловав его и помахав рукой, удалилась, почувствовал себя заметно лучше. Рафаэлла, пока шла в свои комнаты, ругала себя за ужасающее невнимание к нему в последние дни. Что это было за занятие – носиться по магазинам за мебелью, портьерами, гардинами да за коврами битую неделю? Но, закрывшись в спальне, она осмыслила свое занятие. Подумала об Алексе, о его племяннице и об убранстве спальни для нее, о той другой жизни, которой так хотелось самой. Долго рассматривая себя в зеркале, казнясь за то, что пренебрегала супругом в течение почти десятилетия, она усомнилась, имела ли право на то, что произошло у них с Алексом. Джон Генри – вот ее судьба. И нет у нее права требовать большего. Но как откажешься? После этих двух месяцев Рафаэлла отнюдь не была уверена, что в силах так поступить.
