Милли крепко зажмурила глаза, словно это могло помочь вычеркнуть из памяти этот эпизод: Джонатан целует ее, прижимает к своей сильной груди, а она, пылкая и разгоряченная, тянется ему навстречу… При одном воспоминании о его губах, о глубине и страсти этого поцелуя Милли бросило в дрожь. Даже теперь она почувствовала слабость и огонь во всем теле. Несмотря на стыд за собственное недостойное поведение, она не могла отрицать, что внутри нее горело возбуждение, а сердце бешено колотилось. Она знала, что страстно желала повторения этого поцелуя, прямо сейчас.
Казалось, она стоит на пороге чего-то темного, неизведанного, что впереди лежат тайны женственности, страсти, любви и познания мужчины. Это был мир, доселе вырванный из ее жизни судьбой, пугающий и интригующий, полный незнакомых жарких эмоций и ощущений. Но этот мир уже властно захватил ее и поселился внутри, живя своей собственной жизнью. Это было странно и ново. Ей хотелось кричать. Ей хотелось смеяться. Ей хотелось упасть на кровать и выплакать непонятное разочарование.
Милли провела длинную бессонную ночь. Ее мозг неустанно работал, пытаясь найти разумное объяснение тому, что произошло. Она не могла разобраться в самой себе, и это приносило ей больше страданий, чем поток неведомых до сих пор ощущений.
Она не могла понять и Джонатана Лоуренса. Зачем он обнимал и так страстно целовал ее? Она была слишком старой и непривлекательной, чтобы заинтересовать его. Наверное, слишком глупо придавать значение этому поцелую. Происшедшее, конечно, взбудоражило ее, но единственное, что следовало сделать — это выбросить его из головы. Просто в ее жизни не было места пылким страстям по красавцу-блондину с дьявольской улыбкой. Это невозможно: ничего не могло, ничего не может произойти между ними! У Истинной Леди не должно быть никаких чувств; истинные леди никогда не ведут себя так. Этот случай с Джонатаном Лоуренсом был результатом временного заблуждения, вот и все.
К несчастью, все было не так просто: Миллисент никак не могла выбросить из головы тот поцелуй. Она думала о нем, когда пришла Бетси помогать консервировать овощи. Она думала об этом, когда видела, как Джонатан уходил на службу и когда возвращался домой. Она думала об этом вечером, собираясь ложиться спать; ее непослушные мысли витали там, где им хотелось. Она думала об этом в то время, когда ей следовало заняться подготовкой праздника, организованного церковью с помощью их Женского Миссионерского общества. Она постоянно думала об этом, поняла, что скоро может сойти с ума.
Этот ежегодный праздник должен был состояться в следующую субботу. Милли требовалось заранее ото-сласть приглашения и напомнить некоторым забывчивым девушкам об их обязанностях. Кое-кто из них вообще, казалось, обо всем забыл; они с нетерпением и надеждой ждали самого праздника. Милли раздражало, что большинство девушек видели в этом событии только веселый праздник, забывая о главном — сборе денег с благотворительными целями.
В субботу парк Эмметсвилла заполнили нарядные горожане. Милли сидела за столом и собирала приготовленные девушками коробки и корзинки с угощением. Каждая давала Милли свою поделку, и та вносила имя девушки в список. Одна из ее кузин по материнской линии — Ханна Рэдфилд — присела рядом с Милли и принялась развлекать ее разговорами. Милли куда больше хотелось, чтобы ей помогала Сьюзан, но Сьюзан сейчас редко появлялась на людях. Не было ее и на сегодняшнем празднике. Она даже перестала посещать семейные обеды.
Многие останавливались поболтать с девушками и проходили мимо. Миллисент и Ханна знали почти всех прихожан церкви, да что там — всех жителей города по именам. Еще одна кузина Миллисент ненадолго задержалась поболтать, в основном о своей скорой свадьбе. Но когда она заметила тетушку Ораделли, плывущую к ним, как пароход, и следующую за ней по пятам ее скромную падчерицу Камиллу, то пробормотала: «О-о-о», — и тут же исчезла.
Милли с удовольствием последовала бы ее примеру, но ей нельзя было покидать своего места. Сейчас она была благодарна Ханне за то, что та осталась.
— Миллисент, дорогая, я не представляю, что ты творишь! — произнесла тетушка Ораделли, едва подойдя к Милли и с громким пыхтением усевшись на стул рядом с девушками. — Это позор!
Испытывая угрызения совести, Миллисент сразу же воскресила ночное происшествие с Джонатаном Лоу-ренсом, и краска бросилась ей в лицо. Как только тете удалось узнать об этом? Нет, это невозможно. Милли успокоилась. Значит, миссис Ораделли имела в виду что-то другое.
Милли перевела дух и спокойно ответила:
— Добрый вечер, тетя Ораделли! Как вы себя чувствуете?
— Как я себя чувствую? — повторила Ораделли. Ее массивная грудь негодующе вздымалась. — Как я могу себя чувствовать, слушая все эти слухи о тебе, ползущие по городу. Сегодня ты — самая любимая тема разговоров.
— Да уж не может быть такого, — лениво заступилась Ханна. — Люди всегда просто обожают выискивать у других какие-нибудь недостатки, но никто не смог бы организовать этот вечер лучше Милли.
Тетя Ораделли пристально посмотрела на Ханну:
— Как вы прекрасно знаете, Ханна Конноли Рэдфилд, я не имею сейчас в виду данный праздник.
Милли внутренне сжалась. Тетя была еще больше не в духе, чем она ожидала; когда Ораделли начинала обращаться к людям, называя их полные имена, это значило, что она кипела от негодования.
Разделавшись таким образом с Ханной, глава семейства Хэйзов вернулась к тому, с чего начала.
— Говорю о безобразии, происходящем в твоем доме, Миллисент. Когда Бетти рассказала мне, что ты сделала, я не могла вначале даже поверить.
— Что сделала?
— Не делай невинные глаза, юная леди. Ты прекрасно знаешь, что сделала. — Она понизила голос и таинственно наклонилась ближе, — cпрятала эту распутную девчонку, вот что. Раби, или как там ее зовут.
— Опал. Ее зовут Опал Уилкинс.
— Опал, Раби… Какое это имеет значение? Дело в том, — она понизила голос до свистящего шепота, — что она в положении!
— Да, я знаю. — Миллисент отложила карандаш в сторону и, положив руки на колени, посмотрела тете прямо в лицо, которое просто горело от гнева и злобы. Придать ему спокойное выражение было для Ораделли такой сложной задачей, что ей так и не удалось овладеть этим искусством. Истерика, страх, даже пренебрежение — все это были средства, при помощи которых она держала свою семью в руках. Но холодное спокойствие Милли говорило само за себя: что ее, Ораделли, мнение ничего сейчас для Миллисент не значит.
— «Да, я знаю!» И это все, что ты можешь сказать? «Да, я знаю?»
— А что еще, тетушка Ораделли, — спокойно ответила Миллисент, — вы хотите от меня услышать? Я знаю о положении Опал, но ничего не могу с этим поделать.
