– Тогда Динара прилетит в Москву! Она тут же прилетит, не сомневайся! Пойдем на Главтелеграф звонить. Она в обморок хлопнется от радости!
Я представила реакцию подруги – мы думали, ей за ним в ссылку придется ехать или из психушки вытаскивать, а он тут, в Москве, целехонький и свободный!
– Я сейчас не работаю, мне не на что содержать семью. Пусть все будет так, как есть, – твердо повторил Никита и ободряюще мне улыбнулся.
А я твердо не желала верить в происходящее. И улыбаться в ответ не собиралась.
– Ты любишь Динару? – жестко спросила я.
– Ты прямо как прокурор… Люблю. Люблю! И мы будем вместе. Но не сейчас.
– Ты можешь ей хотя бы позвонить? И сказать, что тебя выпустили? – продолжала настаивать я.
Мимо прошла кучка пацифистов, Никиту заметили, свистнули. Он оглянулся и заторопился:
– Мне нужно идти. Поверь, все, что я делаю, только ради Динары и нашего будущего. Как только смогу – позвоню. Телефон тетки я знаю!
Последние слова он проговорил, уже подняв вверх руку «на прощанье».
Ко мне подошла Вика и, скорчив брезгливую гримасу, сказала:
– Ну и пусть проваливает. Предатель.
– Нет, ты ошибаешься, просто он еще не стоит крепко на ногах после ареста. Ему нужно работу найти, а потом уже брать ответственность за Динару и ребенка, – рассудила я, глядя на кучку пацифистов, среди которых стоял наш революционер Никита «Рахметов». – Понимаешь, Вика, Никита – боец. А революционеру не следует иметь семью. Он хладнокровен и рассудителен. Поэтому он решил пока оставить все как есть, – высказала я свои соображения.
– Ага! Поэтому он «рассудительно и хладнокровно» сдал всех товарищей, и за это его освободили, – вдруг сказала Вика.
– Как… сдал? – не поверила я.
– Мне сейчас Марик все рассказал. Никита согласился «расколоться» и дать откровенные показания на себя и товарищей. За это его выпустили. А других осудили и дали по пять лет.
– Наверное, это из-за Динары и ребенка, – предположила я.
– Ага, сейчас! Два раза! Он просто струсил и шкуру свою спасал, а на Динару ему наплевать! То-то он с ног сбился в поисках ее, – съязвила Вика.
– Надо срочно позвонить Динаре. Пусть она все узнает и решит, как поступить.
Мы быстро засеменили по Пешков-стрит в сторону Главтелеграфа. Одержимые юношеским духом максимализма, мы неслись скорее выложить всю правду и восстановить справедливость. В наших глазах горел огонь праведного гнева и еще – ну, совсем чуть-чуть – азарт любопытства и ожидания сенсации.
После Филипповской булочной пошли чуть медленнее, у книжного магазина «Москва» прошли по переходу к Моссовету и оттуда уже не спеша двинулись к телеграфу.
– Давай подумаем, что ей говорить, – неожиданно предложила Вика.
– А что думать? И так все понятно. Расскажем Динаре об этой встрече во всех подробностях. – У меня язык чесался поскорее выложить все подруге.
Вика пошла совсем медленно, а потом и вовсе остановилась. Главтелеграф был уже перед нами, буквально в двух шагах.
– Слушай, как ты думаешь, что она будет делать, когда узнает, что его выпустили? – спросила Вика.
– Думаю, она в Москву сразу вернется. Даже уверена в этом.
Вика закрутила в палец светлую кудряшку, сморщила носик, прищурилась:
– А надо?..
Я точно знала, что надо сообщить. Но дальнейший ход событий перекладывала на плечи Динары. И мне казалось, что только она вправе решать, как ей распоряжаться своей жизнью. Но Вика…
– Давай представим, что будет дальше. Вот она приедет, найдет Никиту, они будут выяснять отношения. Может, даже снова будут жить вместе. Но у него все так зыбко и неопределенно… Никакой он не Рахметов. Ты вот меня ругаешь, что я мало читаю. А я прочла и Чернышевского, и Достоевского. Ну, конечно, не все, а только по программе… Так вот, Никита – Раскольников, который сначала замахивается, а потом рефлексирует на полкниги. Не герой, а слюнтяй и «тварь дрожащая». Он не имеет права на такую девушку, как Динара. Наша Динара – на каторгу бы пошла за любимым, веру бы сменила, от всего отказалась. Да она уже и отказалась почти от всего: школу-то со справкой закончит. Мы – вся наша компания – сыграли плохую роль в ее жизни. Сама помнишь, сперва ее выгнали из-за нас, а потом я ей этого Никиту привела. Теперь в ее жизни есть единственное – этот зародыш, для которого она будет лучшей матерью во Вселенной. Давай хоть теперь не совершим ошибки. Не надо ей говорить про Никиту. Он не достоин ее сил и любви. Пусть шлендрает себе по Пушке, диссидент доморощенный. А Динара пусть нормально родит под присмотром тетки, а потом уже посмотрим.
За два года дружбы и ежедневного общения мне ни разу не доводилась слышать такие умные речи из уст Вики. Я как завороженная слушала и восхищалась ее зрелым красноречием.
– А ты права, – согласилась я. – Пускай Динара думает, что отец ее ребенка – герой-революционер, пострадавший за ум, честь и совесть. А не трусливый червяк, которого рубят пополам, а он оставшейся частью удирает.
Мы не стали звонить Динаре.
Через полгода в положенный срок Динара родила здоровую девочку. Она назвала ее Агдалия. В переводе с татарского – справедливая, честная, преданная. И вскоре они втроем с теткой уехали на ПМЖ в Грецию.
Глава 8. Последнее танго в Бирюлеве
Татьяна штудировала экзаменационные билеты и одновременно ломала голову, как женить на себе Мухаммеда. Она действительно любила и только его представляла в роли первого и единственного мужчины. А он находчиво изобретал любые способы улизнуть от важного шага. От знакомства с родителями он тоже ускользал, это явно не входило в его планы. Таня исчерпала все доводы и все денежные запасы – за квартиру Мухаммед заплатил только один раз. Каждое свидание было куцым и неопределенным. Эротическая поспешная возня в одни ворота – и Мухаммед убегал то на лекции, то к друзьям. Но больше всего настораживало, что через месяц любимый заканчивал институт и собирался отбыть в родные края. Родина манила, а Таня психовала. Догадывалась, что упустит его, если не успеет закрепиться в эти последние дни.
Так удачно сложилось, что у отца в тайнике девочка обнаружила видеокассету с запрещенным фильмом «Последнее танго в Париже». Говорили, там тако-о-е! Даже взрослые тети делали круглые глаза, когда им рассказывали о некоторых эпизодах фильма. Где уж нам понять, о чем речь. Мы тоже делали круглые глаза и хихикали, произнося название фильма. Хотя никто из нас его не смотрел.
Далекие и притягательные названия фильмов, имена голливудских звезд, которых мы даже не видели на экране, было пропуском во взрослую крутую жизнь. Но не наших пап-мам, а заокеанских «пиплов», жизнь которых для большинства совковых детей представлялась несбыточной мечтой.
