«Завещание Жана Батиста Равенеля.
Я, Жан Батист Равенель из Теннесси, находясь в здравом уме и твердой памяти, изъявляю сим мою последнюю волю. Все свое имущество я завещаю моим сыновьям. Их у меня трое: старший Сэмюэль, средний Жан и младший Гайлорд. Пусть они вступят во владение им по достижении каждым из них двадцати одного года.
Я хочу, чтобы работа на плантациях продолжалась и чтобы на доходы с них сыновья мои получили соответствующее их положению образование. Пусть они научатся хорошенько читать, писать и считать, прежде чем приступят к изучению латинского языка и грамматики. По достижении совершеннолетия я советую им выбрать специальность и, после соответствующей подготовки, заняться делом. (Я желал бы, чтобы один был юристом, а другой купцом.)
— Как же так? — шепотом спросила Магнолия, оторвав от шкатулки удивленный взгляд. — А третий? Почему тут ничего не сказано о третьем?
— Третий был блудным сыном… Это мой прадед. Все потомки его носят имя Гайлорд. И все — блудные сыновья. И дед мой — Гайлорд Равенель, и отец мой — Гайлорд Равенель, и…
Он раскланялся.
— И ваш покорный слуга.
— Правда? — спросил Энди.
— Клянусь вам!
Склонившись над шкатулкой и слегка нахмурившись, Магнолия медленно разбирала написанные затейливым почерком строки.
«Завещаю сыну моему Сэмюэлю Эшвуду расположенный к югу от реки Камберленд, все земли, простирающиеся на север от вышеупомянутой реки, а также четыреста пятьдесят акров, прилегающих к плантации Уильяма Лаура.
Завещаю сыну моему Жану и всем наследникам его на вечные времена семьсот сорок акров земли в Стумпи Саунд… а также тысячу акров, находящихся…»
Магнолия выпрямилась. Прекрасные глаза ее сверкали негодованием.
— Но как же Гайлорд!
— Что?
Она ни разу еще не называла его по имени.
— Не вы, а тот. Брат Сэмюэля и Жана. Почему он… почему он…
— Потому что это был очень непослушный мальчик, — ответил Равенель, улыбаясь своей чарующей улыбкой.
Магнолия так и потянулась к нему. Смутная жалость и восхищение наполнили ее душу. Склонившись над маленькой стеклянной шкатулкой, молодые люди молча смотрели друг на друга. Энди смущенно кашлянул. Они выпрямились. У них были такие лица, словно их кто-то загипнотизировал.
— Ваши родственники похоронены на этом кладбище? — громко спросил капитан Энди.
Очарование молчания было нарушено.
— О да. Целая куча родственников! — весело ответил Гайлорд. — Сын такого-то… дочь такого-то… возлюбленный отец такого-то… Одна из Равенелей тут, рядом с вами.
Энди отскочил в сторону, бросив испуганный взгляд на изящно отполированную серую каменную плиту:
— Прочти ты, Нолли. У тебя молодые глаза.
Приблизив свое свежее юное личико к холодному серому камню, Магнолия прочла:
«Здесь покоится тело Сюзанны Равенель, супруги королевского советника и губернатора сей провинции, скончавшейся девятнадцатого октября тысяча семьсот шестьдесят пятого года тридцати семи лет от роду Тяжкий недуг, приобретенный ею вследствие перемены климата, она переносила с необычайной стойкостью и истинно христианским смирением!..»
Магнолия встала:
— Бедняжка!
В глазах ее можно было прочесть неподдельную жалость. Равенель опять почти вплотную подошел к молодой девушке. На этот раз капитан Энди повернулся к ним спиной и отошел в боковой придел. Когда они вышли, наконец, на свежий воздух, он стоял, прислонившись к большому дубу, и задумчиво курил трубку, с таким видом, словно рассчитывал, что усопшие Равенели не слишком на него за это обидятся.
— Хорошо бы привести сюда твою маму, — сказал он, когда Магнолия и Гайлорд подошли к нему. — Как бывшая учительница, она интересуется историей, но трактует ее иной раз превратно.
Гайлорд Равенель пользовался большим успехом у публики, особенно у женской ее половины. Увидев его на сцене, добродетельные матери и супруги становились на несколько дней необъяснимо задумчивыми и раздражительными. Когда они смотрели на своих тупых и весьма неромантических супругов, которые восседали за обеденным столом, уставленным дымящимися блюдами, на лицах их можно было прочесть явное неодобрение.
— Почему ты не бреешься на неделе? — ворчали они. — Неужели тебе не стыдно ходить такой гориллой?
Добродушный супруг удивлялся:
— Я брился в субботу, как всегда.
— Посмотри на свои руки!
— Руки как руки… Что с тобою, Бэлла? Ты как будто не в своей тарелке последнее время.
— Со мной? Ничего. — И Бэлла опять впадала в мрачное молчание.
Миссис Хоукс энергично продолжала объявленную ею войну. Но что такое материнская ревность по сравнению с молодостью, любовью, страстью? В течение целой недели она отравляла существование Магнолии, стараясь внушить ей недоверие к Равенелю:
— Он смеется над тобой… В один прекрасный день он просто удерет от нас… типичный игрок… обрати внимание на его глаза… Он убийца… Лучше бы тебе лежать в могиле…
Но все старания ее пропадали даром. Одного мужественного поступка или даже просто изящного жеста Равенеля было достаточно, чтобы Магнолия совершенно забыла о словах матери.
Однажды вечером они играли «Сюзанну из Кентукки». Равенель в синей блузе изображал простого дровосека Нечего говорить, что за грубой внешностью этого дровосека таилось золотое сердце. Роль Сюзанны, конечно, исполняла Магнолия. Город Генс, где они давали представление, славился на редкость дикими нравами. Ко всеобщему удивлению, публика вела себя сначала весьма прилично. Но в середине спектакля чей-то хриплый пьяный голос начал во всеуслышание напевать веселую песенку с припевом «вот так так!» После каждого драматического или трогательного места, после каждой звучной фразы, произнесенной на сцене, из середины зала раздавалось это надоедливое «вот так так!».
Между тем в Генсе надо было вести себя очень осторожно. Артисты «Цветка Хлопка» твердо помнили это. Достаточно было одного неосмотрительного слова, чтобы в ход пошли ножи и ружья. Этого ни в коем случае не следовало допускать.
— Не обращайте внимания, — боязливо шепнула Равенелю Магнолия. — Этот субъект совершенно пьян. Он скоро замолчит. Не обращайте внимания.
В этот момент они были вдвоем на сцене. Объяснение считалось одним из самых сильных мест пьесы. Принося в жертву себя и свою любовь, честный дровосек из Кентукки советовал Сюзанне выйти замуж за жениха, на которого пал выбор ее родителей (злодея жениха играл, понятно, Фрэнк). Завсегдатаи плавучих театров, смотревшие эту пьесу из года в год, так хорошо знали ее, что смело могли бы суфлировать. Монолог дровосека начинался следующими словами:
