В этот момент они были вдвоем на сцене. Объяснение считалось одним из самых сильных мест пьесы. Принося в жертву себя и свою любовь, честный дровосек из Кентукки советовал Сюзанне выйти замуж за жениха, на которого пал выбор ее родителей (злодея жениха играл, понятно, Фрэнк). Завсегдатаи плавучих театров, смотревшие эту пьесу из года в год, так хорошо знали ее, что смело могли бы суфлировать. Монолог дровосека начинался следующими словами:
«Сю, если ты его любишь и он любит тебя, иди к нему. Но если он будет обращаться с тобою дурно, возвращайся ко мне. Помни, под этой грубой синей блузой бьется верное сердце! Я буду ждать тебя».
Через несколько минут Равенелю предстояло произнести эти слова. Между тем насмешливый хриплый голос из зрительного зала все время повторял свое скептическое «вот так так!».
— Проклятая пьяная скотина! — сквозь зубы процедил Равенель, в то же время с бесконечной любовью взирая на печальную Сюзанну.
— О дорогой! — сказала Магнолия, с ужасом глядя на мускулы, вдруг отчетливо обозначившиеся под рукавом синей блузы, на гневно сжатые челюсти Равенеля и на его побледневшие под гримом щеки. — Будьте осторожны.
Равенель на полуслове оборвал монолог и подошел к рампе. В зале воцарилась полная тишина. Быстрым и внимательным взглядом окинул он публику.
— Эй ты, приятель! Тут есть люди, которым хочется слушать, что говорится на сцене. Убирайся прочь, если хочешь, но не мешай другим!
Пьяница продолжал напевать. В разных концах зала послышались аплодисменты.
— Правильно! Заткните ему глотку! — крикнул кто-то.
Зрители не решались заставить пьяницу замолчать, но ничего не имели против того, чтобы кто-нибудь сделал это за них.
Представление продолжалось. Пьяный голос замолк. Равенель начал свой трогательный монолог:
— Сю, если ты его любишь и он любит тебя, иди к нему. Но если…
— Вот так так! — опять крикнул пьяница. Он был искренне удивлен тем оборотом, который приняли события на сцене. — Вот так так!
Равенель оттолкнул Сюзанну из Кентукки.
— Берегись же! — мрачно пробормотал он.
Он перескочил через рампу, прыгнул на крышку рояля, потом на клавиатуру, потом на стул — четыре быстрых прыжка, — выскочил из оркестра, схватил за воротник барахтающегося пьяницу и, крепко держа его, поволок к выходным дверям, а оттуда на сходни. Оба исчезли в темноте. Через несколько мгновений Равенель опять появился в зале. Вытирая руки на ходу, он прыгнул в оркестр, вскочил на стул, со стула на клавиатуру, с клавиатуры на крышку рояля, а с крышки рояля на сцену. Секунду он стоял неподвижно, переводя дыхание. За все это время он не произнес ни слова, в зале были слышны только его шаги и нестройные звуки протеста со стороны рояля, с которым он так непочтительно обошелся. Вдруг на лице Равенеля появилось смущение.
— Постойте-ка, — сказал он громко. — На чем я остановился?
И один из зрителей громко подсказал ему:
— Сю, если ты его любишь и он любит тебя…
Ну как могла рассчитывать Партинья справиться с таким человеком? И на что мог надеяться Фрэнк?
Равенель и покой были две вещи несовместимые. Не прошло и недели после расправы с пьяницей, как он вторично показал себя героем. На этот раз он имел дело не с пьяным невеждой, а с духовным лицом.
В забытом Богом и людьми маленьком городишке на Кентукки появился какой-то захудалый пастор. Прибыл он туда незадолго до описываемых событий, паствы своей не знал совершенно и не имел ни малейшего представления о том, какой популярностью и любовью пользуется среди его новых прихожан труппа плавучего театра. Сам он считал актерское ремесло постыдным.
Док наводнил город афишами и рекламными плакатами. На одной из самых удачных была изображена Магнолия в «Буре и солнце». Эти плакаты были выставлены в окнах маленьких лавчонок. Прогуливаясь по грязному местечку, в котором не было иных достопримечательностей, кроме вязкой грязи, мух, мулов и негров, Гайлорд Равенель внезапно остановился как вкопанный. Взгляд его упал на надпись, сделанную карандашом под портретом Магнолии, выставленным в витрине магазина, принадлежащего пастору. С портрета на Гайлорда смотрело необыкновенно похожее на оригинал лицо любимой им женщины, а под ним крупными черными буквами была сделана надпись:
ПОГИБШАЯ ДУША
Необыкновенно изящный в своем английском костюме, помахивая тросточкой с набалдашником из слоновой кости и прищурив глаза, Гайлорд Равенель вошел в лавку и вызвал хозяина.
Из пыльного заднего помещения появился пастор — грузная, ширококостная фигура, напоминающая чем-то анаконду. Он производил такое же отталкивающее впечатление, как диккенсовский Урия Гип.
Элегантный и спокойный Равенель хладнокровно указал концом тросточки на портрет Магнолии.
— Снимите. Разорвите. Извинитесь.
— И не подумаю! — ответил служитель церкви. — Вы такой же растлитель нравов, как и она, и вообще всех артистов плавучего театра давно бы следовало утопить в реке, по которой они только разносят заразу.
— Снимайте сюртук, — сказал Равенель, сбрасывая свой безупречный пиджак.
Глаза пастора наполнились ужасом. Он метнулся к двери. Быстрым движением Равенель преградил ему дорогу:
— Раздевайтесь сейчас же. А не то я сам раздену вас. Впрочем — если хотите — можете драться одетым.
— Вы оскорбляете служителя церкви! Я предам вас в руки правосудия! Я пожалуюсь шерифу! Я вас…
Равенель схватил его за воротник и сорвал с него сюртук и, увидев грязное белье, презрительно усмехнулся.
— Если чистота вашей души соответствует чистоте вашего платья, — сказал он, засучивая рукава своей белоснежной сорочки, — черти вас, несомненно, заставят возиться с углем, когда вы попадете в ад.
Он замахнулся.
Пастор был выше и тяжелее. Но бешенство придало силы Равенелю. Через несколько минут священнослужитель был повержен на землю.
Равенель повторил свое требование:
— Снимите с витрины портрет девушки, испорченный вами! Извинитесь передо мною… И потрудитесь извиниться публично за оскорбление, нанесенное женщине.
В ответ на эти слова пастор, жалобно застонав подполз к окну снял с него фотографию Магнолии и подал ее Равенелю.
— Боюсь что я здорово помял вас, — сказал Равенель. — Надеюсь, что все кости целы. Сейчас я пойду к шерифу. Тем временем вы напишите крупными буквами ваше извинение и выставьте его в витрине на то место, где стоял портрет. Через несколько минут я вернусь.
Равенель оделся, поднял с пола любимую тросточку и направился к шерифу.
