Шейн, похоже, жалеет меня.
— Знаешь... мы были просто детьми, но ты могла бы сказать мне. Могла бы рассказать об этом любому из нас. Тебе не нужно было проходить через все это с отцом в одиночку.
Оглядываюсь назад и понимаю, что он прав. Это было чистое безумие, что я не доверилась кому-то, но длительное насилие делает странные вещи с умом. Особенно молодыми, впечатлительными умами, которые знали только это насилие. Киваю, глядя в пол. Даже не знаю, что на это ответить, — все, что я могу ему сказать, теперь, спустя годы, совершенно бессмысленно.
— Они не отдают его тело, — говорю я, — пока не опознаю его. А я не могу вернуться домой, пока не похороню его.
— Почему бы и нет? Если ты действительно здесь так несчастна, тебе следует просто оставить его в том шкафу в морге. — Шейн убирает волосы с лица, на лбу образуются глубокие морщины. — Вряд ли они будут держать его там вечно, Корали. В какой-то момент им придется закопать его в землю.
— Если не позабочусь о том, чтобы его похоронили так, как он хотел, не получу вещи моей матери, — отвечаю устало. — Когда я была моложе, он никогда не позволял мне их носить. Мне не разрешалось видеть их, прикасаться к ним. Из всех игр разума, в которые отец играл, он знал, что это ранит меня больше всего. И продолжает играть со мной сейчас, даже после смерти. Все еще пытается контролировать, заставить делать то, что он хочет, подчинить своей воле.
— Вот дерьмо.
— Да. Так что... я должна решить, что важнее получить мамины вещи или избегать травмы, опознавая его тело.
— Прости, что я так говорю, но разве ты не жила без вещей своей мамы последние двадцать лет, Кора? Будет ли так уж плохо, если ты никогда не получишь их обратно?
Сильный аргумент.
— Дело даже не в ее вещах. Это всего лишь книги. Обувь. Платья. Вещи, которые мне не нужны, чтобы выжить. Но если позволю ему победить, как мне это пережить? Второго раунда уже не будет. У меня больше не будет времени противостоять ему. Он будет не более чем трупом, гниющим в земле, а я застряну с сознанием того, что позволила ему взять верх надо мной в последний раз.
Шейн обходит стойку и кладет руку мне на плечи.
— Тогда, мне кажется, ты точно знаешь, что тебе нужно делать, — говорит он.
— Да. Наверное. Но не сегодня. У меня нет сил.
Глава 16
Каллан
Терпение.
Настоящее
Я нетерпеливый человек. Не люблю ждать, никогда не любил, и все же ждал Корали больше половины своей взрослой жизни. Смотрю, как она выходит из «Уиллоуби», низко опустив голову, не сводя глаз с тротуара, и мне приходится бороться, чтобы еще немного потерпеть. Бежать через улицу, чтобы поговорить с ней, просто чтобы она посмотрела мне в глаза, чтобы была рядом со мной, — это все конечно хорошо. Но что это даст?
Сегодня утром она явно запаниковала, иначе не поднялась бы и не ушла до того, как я проснулся. С моей стороны было бы неразумно гоняться за ней по улицам Порт-Ройала в такой момент, когда ей нужно немного времени для размышлений. Отпускаю ее. Все время, пока она уходит, у меня внутри все зудит, меня пугает перспектива того, что Кора в любой момент может сесть на самолет обратно в Лос-Анджелес, и я вернусь туда, откуда начал, за много миль от нее, все еще выворачиваясь наизнанку из-за этого.
Шейн выходит из «Уиллоуби» вскоре после того, как фигура Корали исчезает из виду. Он направляется прямо ко мне — в отличие от Корали, он, должно быть, видел меня, прислонившегося к огромному дубу, на который мы карабкались, когда были детьми.
— Все, что тебе нужно — это плащ и бинокль, и ты действительно сойдешь за сталкера, — говорит он мне.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты реально выпустил своего внутреннего преследователя. Вот что это значит.
Шейн протягивает мне пиво, а затем делает большой глоток из своей бутылки. Я уже забыл, что здесь обычное дело, когда люди стоят на углу улиц и сплетничают, пока медленно напиваются и пьянеют. Я делаю глоток, глядя вдаль, подражая Шейну.
Он косится на меня краешком глаза.
— Если отец Корали прятал от нее мамины вещи, то где, по-твоему, они могут быть сейчас? — спрашивает он.
— Понятия не имею. Как он их ей вернет? Он мертв.
— Ну, его адвокат сказал бы ей, где они, да?
— Да. — Я думаю об этом. — Тогда, конечно же, адвокат знает, верно?
Шейн кивает. Пьет свое пиво.
— Я собираюсь закрыть магазин на вторую половину дня. Думаю, нам следует навестить Эзру Менделя.
***
— Не имею права обсуждать это с вами, джентльмены. Мне очень жаль, но я здесь только для того, чтобы обеспечить исполнение желаний моего клиента. — У Эзры такой взгляд. Он знает, что Шейн и я, вероятно, не из тех парней, которые покинут его убогий маленький офис с таким ответом. Шейн — гребаный плюшевый мишка, но он также довольно приличный актер. Он играл Питера Пэна в школьной постановке три года подряд, потому что все остальные дети в средней школе Порт-Ройала были ужасны. Сейчас он выглядит как злодей из фильма Гая Ричи.
— Твой клиент мертв, Эзра, — говорю я. — Мы стоим перед тобой, очень живые, очень злые и просим сделать нам одолжение. Почему бы тебе просто не оказать нам услугу и не дать нам то, что мы хотим.
Эзра грозит мне пальцем, нервная улыбка играет на его лице.
— Вы не можете просто угрожать мне, джентльмены. Я знаю вас. Как только вы уйдете отсюда, позвоню шерифу, можете не сомневаться.
Я поворачиваюсь к Шейну, изображая замешательство.
— Ничего не понимаю. Он все время называет нас джентльменами. Меня никогда раньше так не обзывали. А тебя?
Шейн качает головой.
— Нет. Может быть, психопат. Чокнутый. Но никогда не джентльмен.
Я заскочил домой и забрал бейсбольную биту, прежде чем мы отправились в адвокатскую контору Менделя, и старик теперь смотрит на нее, как на свернувшуюся змею, готовую ужалить. Честно говоря, верчу ее в руках, как будто собираюсь использовать в любую секунду.
— О, не обращай на нее внимания. Я говорил своему другу, что было бы очень весело пойти и разбить несколько шаров. После того, как мы закончим здесь, разумеется. — Я смотрю на его промежность, чтобы убедиться, что он точно знает, какие шары я имею в виду.
Эзра смотрит на телефон на своем столе, паника написана на его лице, но Шейн и я — стена мышц, стоящая между ним и его спасательным кругом. Он ни за что не позвонит, не пройдя сначала через нас, и, ну... этого просто не будет.
— Я нарушу закон, если отдам вам вещи мистера Тейлора без его разрешения, — говорит Эзра. — Я не имею на это права.
— И мистер Тейлор не имел права подвергать свою дочь физическому насилию в течение семнадцати лет. Но сейчас тут мало что можно сделать, не так ли? Я бы сказал, что перераспределение нескольких коробок с одеждой — это честный поворот, не так ли?
— Не знаю, где вы это слышали, мистер Кросс, но...
— Каллан. Зови меня Каллан. Мы все здесь друзья, верно? — Я хлопаю битой по ладони.
— Да, конечно. Каллан. Я знал Малкольма Тейлора несколько лет. Уверяю вас, хотя он, возможно, и был довольно суровым человеком, действительно не думаю, что он поднял бы руку на свою…
Мне даже невыносимо слышать, как он заканчивает фразу. Я поднимаю биту над головой и обрушиваю ее на его стол. Комната наполняется звуком трескающегося дерева и пластика. Чувствую, как кровь стучит в моих венах, слишком сильное давление в моей голове, когда я пытаюсь успокоиться.
— Если ты знаешь, что для тебя хорошо, — цежу я сквозь зубы, — больше не скажешь ни слова о Малкольме Тейлоре. А теперь, черт возьми, где вещи Корали?
Эзра Мендель сглатывает, его кадык дико подпрыгивает в горле. Шейн смеется себе под нос, широко раскрыв глаза, как будто не может поверить в то, что я только что сделал.
— Господи Иисусе, Кэл, — шепчет он.
— Эзра, я вот-вот совсем слечу с катушек. И меня мало волнует обвинение в умышленном уничтожение собственности. Также как и обвинение в нападении. Я ясно выражаюсь?
