— Да? — Я щурюсь на него, прикрывая глаза от солнца.
— Я как раз хотел поговорить с вами о цветочных композициях. Знаю, что ваш друг сказал, что выбор за мной, но это кажется немного странным, если честно. Малкольм действительно дал довольно конкретные инструкции, но обычно близкие покойного хотят играть определенную роль в организации службы.
— Я думала, что еще ничего не могу... неважно. — Меня уже тошнит от этой дурацкой игры в домино. — Погодите, какой еще друг?
Сэм широко улыбается мне.
— Ваш друг с кладбища. Мистер Кросс. На днях он пришел с директором похоронного бюро и назначил дату. В следующий понедельник. То есть... — Его улыбка исчезает. — Вы ведь этого хотели, да? Он казался довольно непреклонным в том, что вы хотите, чтобы служба состоялась как можно быстрее.
Не могу в это поверить. Понятия не имею, как Каллану удалось устроить похороны Малкольма, но мне вдруг становится так легко. И вместе с тем, я испытываю противоречивые чувства. Он не должен был бегть вокруг, строить планы за моей спиной, но я так благодарна ему за это.
— Нет, нет, это прекрасно. Вы действительно можете выбрать цветы на ваше усмотрение. Каллан прав.
Священник Сэм кивает, хотя сейчас он выглядит немного неуверенным в себе.
— Если вам нужно больше времени...
— Нет! Мне определенно не нужно больше времени. Спасибо, Сэм. Я зайду в церковь позже и выпишу чек на все, что мне нужно оплатить.
Сэм снова бежит трусцой, вставляя наушник обратно в правое ухо.
— Не надо, — бросает он через плечо. — Ваш друг обо всем позаботился.
***
Я нахожу Каллана на заднем дворе дома его матери с бензопилой в руках. Он не слышит меня из-за громкого рычания мотора. Его старая «Лейка» лежит на ступеньке сама по себе, и как только я ее вижу, на меня обрушивается поток воспоминаний. Не могу поверить, что у него все еще есть эта штука. Он владел им задолго до того, как встретил меня. Кажется, камера уже должна была бы развалиться на куски. Незаметно сажусь на ступеньку и беру фотоаппарат. Я почти ничего не помню из того, чему меня учил Каллан, но знаю достаточно, чтобы изменить настройки освещения, сфокусировать объектив и сфотографировать его, когда он быстро движется по саду, срезая разросшиеся кусты и растения, за которыми так любовно ухаживала его мать.
Стараюсь не обращать на это внимания, но тот факт, что на Каллане нет рубашки, и по его спине струится пот, трудно не заметить. Он уже не такой загорелый, как раньше, когда мы бегали по Порт-Ройалу почти без одежды. Нью-Йорк не производит впечатления места, где люди ходят топлесс. Наблюдаю за ним, занятым работой, не обращающим внимания на то, что я присоединилась к нему, и на секунду восхищаюсь им.
Та совместная ночь была суматошной и торопливой. Мы срывали одежду друг друга, и у меня не было времени оценить его по достоинству, поразиться его сильным, мускулистым телом. И оценить, насколько он вырос с тех пор, как в первый раз разделся и предстал передо мной во всем своем беззастенчивом великолепии.
Теперь у основания его позвоночника есть две глубокие ямочки, по одной с каждой стороны, где линии его спины выгибаются, чтобы встретиться с лопатками. Я смотрю, как двигаются и напрягаются мышцы, пока он работает, и невольно вспоминаю, каково это — прижиматься к нему, когда он тр*хал меня прошлой ночью. Его тело феноменально. Я уже достаточно долго живу в Калифорнии, чтобы немного потерять чувствительность к горячим телам — их сотни буквально повсюду, — но это Каллан. Это тот человек, в которого я влюбилась, когда он был еще совсем мальчишкой. С ним всегда все будет по-другому.
— Ты так и будешь сидеть там, шпионить за мной и фотографировать, или принесешь мне стакан воды? — кричит Каллан.
Значит, меня все-таки застукали. В конце концов, должна была догадаться, что он не спустит глаз с его драгоценной «Лейке». Осторожно кладу камеру и поднимаюсь на ноги. Уверена, что должна ему что-то сказать. Я ужасно вела себя с ним, когда мы виделись в последний раз, и, похоже, с тех пор Кэл был очень занят тем, чтобы разобраться в моей жизни. Он не обязан был этого делать. По всем правилам, Каллан должен был лететь первым же рейсом обратно в Нью-Йорк, а я все еще пыталась бы выяснить, как разобраться во всей этой неразберихе.
Но пока не могу сказать ему спасибо. Я вообще ничего не могу сказать, поэтому отряхиваю юбку и иду через заднюю дверь на кухню, чтобы принести ему воды. У меня перехватывает дыхание, когда я вижу пыльные картонные коробки, сложенные одна на другую на кухонном столе.
— О, боже мой! — закрываю рот ладонями.
Прошло очень много времени, но я бы узнала эти коробки где угодно. Я открывала и заклеивала их достаточно раз, чтобы они навсегда запечатлелись в моей памяти. Вещи моей мамы. Но как? Как, черт возьми, он их заполучил?
Я разворачиваюсь, собираясь выбежать на улицу и спросить его, но не могу, потому что он прямо здесь, стоит позади меня, возвышается надо мной весь в поту.
— Ты достал их для меня, — шепчу я.
— Ага.
— Как?
Каллан почесывает затылок, на щеке появляется ямочка.
— Я вежливо попросил, — он говорит это таким тоном, который заставляет меня думать иначе.
— Не могу поверить, что ты их вернул.
— Всегда пожалуйста.
— Но почему? Я ничего не понимаю. Зачем тебе было устраивать похороны, если коробки уже были у тебя?
Я знаю все характерные особенности Каллана как свои пять пальцев. Память о них была похоронена под годами причуд и черт характера других людей. Однако, когда я вижу, как губы Каллана изгибаются в подобии улыбки, зацикливаюсь на этой знакомой улыбке. Она словно прекрасная, отрезвляющая пощечина.
— Я знаю, ты думаешь, что было бы легче уйти от всего этого и никогда не оглядываться назад, Корали, — говорит он. — Но ты нуждаешься в завершении. Ты должна знать, что с этим покончено раз и навсегда. Единственный способ добиться этого — увидеть, как его хоронят, посмотреть, как земля скапливается на его могиле, чтобы знать, что он никогда не вернется.
Я бы не согласилась, но как же хорошо умею убегать. Это моя первая реакция, когда кажется, что все становится неуправляемым. Знаю, что избегать своего страха — это определенно не лучший способ справиться с ними. Мне тысячу раз говорил об этом мой психотерапевт. Я должна начать слушать. Должна начать встречаться со своими демонами лицом к лицу.
— Ты прав, — тихо говорю я. — Я просто не очень сильный человек, Каллан. И не из тех, кто может поднять подбородок и приготовиться к удару. Я принимала их слишком много и знаю, как тяжело вставать каждый раз.
Каллан проводит рукой по углу одной из картонных коробок, лежащих на кухонном столе Джо. Интересно.... Это здесь она сказала ему, что умирает? Почему-то так не думаю. В то утро я вылезла из его постели и оставила его спать. Представляю себе, как Джо тихо входит в его комнату и ложится рядом с ним на кровать, гладит его по волосам, грустно улыбается, ожидая, когда он проснется. Она смотрела на него таким взглядом, который ошеломлял меня, словно заново переживала тот день, когда родила его и впервые встретилась с ним, своим чудесным ребенком.
Я пыталась наблюдать за другими родителями с их детьми, чтобы увидеть, все ли матери и отцы любят своих детей так же сильно, но никогда не видела этого на их лицах. И решила, что, может быть, это просто любовное общение, которое происходит между людьми за закрытыми дверями, и что я достаточно счастлива, достаточно благословлена, чтобы быть свидетелем этого между Джо и мальчиком, которого любила.
— Ты гораздо сильнее, чем думаешь, — говорит Каллан.
Его глаза кажутся темнее внутри, колеблясь от теплого шоколада до почти черного. Раньше я знала, что он чувствует, основываясь на цвете его радужек — чем темнее они были, тем более значимо было то, что он изучал в тот момент. Обычно меня.
— Если бы я была сильной, то осталась бы.
В глазах Каллана вспыхивает тревожный огонек.
