Кира.
– Привет.
Стопорюсь. Роняю устало. Жалею о том, что когда-то дала Паше адрес родителей.
– Ты не отвечала.
– Работала.
На самом деле, просто не хотела отвечать.
– Так что насчет второго шанса? Возобновим отношения? Сходишь со мной на свидание?
– Нет.
– Почему?
– Как бы банально это ни звучало, я не та девушка, которая тебе нужна.
Пользуюсь стандартной отмазкой и истиной в одном флаконе. Считаю нашу беседу оконченной и успеваю обогнуть Павла, когда в спину врезается обиженное.
– А Лебедеву ты готова дать миллион шансов после всего, что он сделал! Как так, Кира?
– Что сделал?
Разворачиваюсь на пятках. Примерзаю к земле. И во второй раз за день хочу послать человека таким затейливым маршрутом, которому позавидует сам Сусанин.
– Бросил тебя беременную.
Колючие, слова ударяются в грудную клетку и отскакивают в сторону, как упругий мячик. Не приносят вреда. Только заставляют на несколько мгновений прикрыть веки и втянуть ноздрями воздух прежде, чем озвучить решение.
На самом деле, оно зрело давно. Когда Пашины пальцы касались моего запястья, а внутри не откликалось. Когда его подбородок мазал по плечу, и ничего не происходило. Не высекались искры, жидкое пламя не бежало по венам, не хотелось останавливаться у витрины ювелирного магазина и рассматривать обручальные кольца. Не хотелось строить планы. Заглядывать дальше чем на день вперед. Думать о маленьком уютном домике, который мы обязательно купим. О щенке золотистого ретривера, которого заведем…
– Уходи, Паша.
– Но…
– Уходи. И не возвращайся. Найди себе хорошую девочку. Правильную. Без скелетов в шкафу, без сомнительного прошлого. Ту, которую не придется менять.
– Кира!
– Не получается у нас с тобой. Сам понимаешь.
Высекаю со свистом и не нахожу ни одной причины, чтобы остаться. Достаю из сумки ключи, проскальзываю в калитку и запираю ее, сжигая мосты. Ставлю такую необходимую точку и на негнущихся ногах вползаю в коридор. Приваливаюсь к дверному косяку.
Секунда. Вторая. Третья. Чтобы перевести дыхание и не расплескать жалкие крохи запала.
– Зачем ты ему рассказала?
Наталкиваясь на выскакивающую на шум маму, спрашиваю негромко. Опускаю безвольно руки. Под ребрами нет ничего, кроме дикой усталости, охватывающей каждую клеточку тела. Ни обиды, ни досады, ни разочарования.
– Он имел право знать.
– Нет, мама. Это моя жизнь, и я сама должна решать, кого посвящать в ее детали, а кого нет. Кому позволять лезть в душу, а кого держать на расстоянии.
– Нарешалась уже.
С упреком произносит мама и вряд ли осознает, что срывает заслонку с запечатанных мной эмоций.
– И ни о чем не жалею. Я не сломанная вещь, меня не нужно чинить. И воспитывать не надо. Поздно уже.
Чеканю негромко, но твердо каждую фразу. Кое-как справляюсь с колотящимся, словно барахлящий мотор, сердцем. Снимаю обувь и молча иду собирать вещи.
Любимая атласная пижама. Растянутая серая футболка. Удобные шорты-парашюты.
Пора вернуться к себе и выстроить стершиеся границы. Отгородиться от заботы, которая начинает душить.
– Мамочка, мы сегодня поедем домой?
– Да, милый. Как ты? Голова не болит?
– Порядок, ма!
С сумкой наперевес я ловлю Митю на выходе из кухни и по привычке взъерошиваю его мягкие волосы. Замечаю, как радостно лучатся его глазищи, и постепенно оттаиваю. Органы больше не скованы коркой льда. Тепло маленькой юркой змейкой струится по жилам и прогоняет холод.
Шаг. Сомнение. Остановка.
– Спасибо за помощь, – не умаляя того, что для меня делают родители, застываю в метре от порога и напоследок обещаю. – Я позвоню.
Выскальзываю на крыльцо вслед за медвежонком. Крепче стискивая ручки сумки, отстраненно пересекаю дорожку, а в салоне старенькой верной Хонды становится легче дышать. Тихая музыка, льющаяся из динамиков, не царапает расшатанные нервы. Машина работает исправно после техобслуживания, оплаченного Никитой вопреки моим протестам. Двигатель мерно урчит, убаюкивая Митю.
Наступает долгожданное умиротворение. А вместе с ним оформляется четкое осознание.
Чужое мнение – ничто. Пепел. Пыль. Важно лишь то, что чувствую я и мой сын, сладко сопящий на заднем сидении.
Глава 21
Никита
Первый шок, обрушившийся на меня с известием о Мите, постепенно улетучивается, но цепкий страх, сковывающий разум, никуда не исчезает. Напротив, растет.
Да, я хочу проводить больше времени с сыном, заполнять пробелы в общении и впитывать, как губка, максимум информации о том, что он любит. И, вместе с тем, до рези под ребрами боюсь, что будет, когда медвежонок все узнает.
Что сделает мальчишка, выросший без отца, когда мы с Кирой решим ему признаться? Закроется? Затаит обиду? Отгородится?
Эти вопросы не дают мне покоя с утра до самого вечера. Зудят злыми пчелами и мешают сосредоточиться на работе. Спасает только хоккей, позволяющий выплеснуть кипящий клубок на лед, и следующие за тренировкой посиделки с пацанами.
Сегодня в спортивный бар напротив арены мы забуриваемся вчетвером. Терентьев, Саутин, Багиров и я. Не сговариваясь, выбираем самый дальний столик в углу и расслаблено плюхаемся на деревянные лавки.
Как и в студенческие времена, в «Хмеле и Солоде» шумно и многолюдно. Развешанные по всему помещению экраны транслируют извечное противостояние «коней» с «мясом». Официантки, одетые в одинаковые черные брюки и рубашки в черно-красную клетку, расторопно снуют между проходов. Принимают заказы, разносят нагруженные едой подносы и улыбаются так приветливо, как будто знают тебя всю жизнь.
Хороший здесь персонал. Вышколенный.
– Нам, пожалуйста, свиные ребрышки, куриные крокеты, чесночные гренки. Светлое нефильтрованное – два. И литр апельсинового сока.
На правах самого хозяйственного Сашка Терентьев озвучивает недлинный список и попутно умудряется отбивать сообщение жене. Кучу сердечек ей шлет. А я невольно задумываюсь, почему мой брак выжгло бытом и бесконечными ссорами, а Сашкин нет.
Ведь Але, его супруге,
