с толстенными стенами.
Как-то по-особенному мягко светит настольная лампа. Причудливые тени отражаются на стене детской. Игрушки послушно выстроились в ряд и смотрят на нас с медвежонком словно ожившими глазами-бусинами.
– Мама, мамочка, а скоро я смогу поиграть с дядей Никитой в хоккей?
Спрашивает Митя, когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в лоб и подоткнуть край одеяла.
Ни дня не проходит, чтобы он не заговорил о любимой арене.
– Скоро, мой хороший. Доктор обещал через неделю закрыть больничный.
Выпрямляюсь, чмокнув сына, и приглаживаю его отросшие волосы. Выключаю лампу и, подсвечивая дорогу телефоном, двигаюсь по направлению к двери.
Торможу резко. Как будто в невидимую преграду впечатываюсь, стоит слуху уловить едва различимое.
– Нам бы такого папу…
По грудине царапает ржавым гвоздем. Легкие стискивает стальным обручем. И я впервые задумываюсь о том, что, может быть, поступила неправильно, ничего не сказав Никите о сыне.
Лелеяла обиду. Кормила гордость. И лишила нас всех самого важного – семьи.
– Что, родной?
– Ничего, мамуль. Спокойной ночи.
– Сладких снов, медвежонок.
С трудом удержавшись от того, чтобы прочистить уши, я выскальзываю в коридор и бесшумно притворяю дверь. Прислоняюсь лопатками к стене и жадно таскаю ноздрями воздух.
Уверенность в собственной правоте, о которой я кричала Лебедеву, исчезает. Нет больше черного, нет белого. В каждом цвете миллион оттенков и сотня штрихов.
Игнорируя сумасшедше трепыхающееся сердце, я вползаю на кухню и наливаю стакан ледяного яблочного сока. Перемещаюсь к окну, забираюсь на подоконник с ногами и отрешенно разглядываю снующие туда-сюда красно-желтые огоньки.
Кто-то только выкатывается с работы. Кто-то мчит с друзьями в бар, чтобы выпить там бутылочку пива и посмотреть в шумной компании футбольный матч. Кто-то врет жене о внезапной командировке и на всех парах несется к накрывающей на стол и зажигающей свечи любовнице.
А кто-то чувствует тебя на расстоянии…
Тоненько дзинькнув, мобильник мерцает голубым свечением и вынуждает приклеиться взглядом к дисплею.
Никита: привет. Ты дома или у родителей?
Кира: у себя.
Никита: я здесь неподалеку. Заеду?
Кира: заезжай.
Печатаю короткое сообщение, а у самой пальцы промазывают мимо букв. Предчувствие взволнованной птицей взмывает вверх и щекочет перьями горло. И я в одно мгновение превращаюсь в наивную девчонку из своего прошлого, которая с таким же трепетом ждала парня-хоккеиста на крыльце университета.
Так же смешно морщила нос. Стягивала резинку с волос и взбивала светлые чуть волнистые локоны. Неловко кусала нижнюю губу. И успевала досчитать до ста прежде, чем хищная Ауди выкатывалась со свистом из-за угла.
Сейчас Никите требуется чуть больше, чем сто секунд. Проходит около двадцати минут до тех пор, пока он звонит в домофон и поднимается на нужный этаж. Стопорится в прихожей, вручает мне неизменный пакет, где наверняка найдется мой любимый сыр, бутылка Кьянти и малина для Мити, после чего неторопливо снимает туфли без единой пылинки на них.
Я же поражаюсь, как можно выглядеть так идеально после тяжелого рабочего дня и тренировки, о которой свидетельствует большая спортивная сумка, лежащая на полу.
– Спасибо, что разрешила приехать. Никуда не хотел. Только к тебе хотел.
В несвойственной ему манере сообщает Никита сбивчивым шепотом. Пересекает разделяющий нас пятачок широким шагом. Заправляет непослушную прядь мне за ухо. Выдыхает.
Меня же парализует. От этой неправильной близости. От терпкого аромата, оседающего тяжелым шлейфом на коже. От горячих губ, прижимающихся к виску. И от истомы, жгучей волной разливающейся по телу.
– Хорошая девочка должна была ответить тебе отказом.
– Но, к моему счастью, ты не хорошая девочка.
Разорвав наш контакт, по-мальчишески улыбается Лебедев, а я только сейчас замечаю морщинки, собравшиеся в уголках его пасмурно-серых глаз. Поднимаюсь на цыпочки, чтобы разгладить глубокую линию, прочертившую его высокий лоб. Понимаю – устал.
Возможно, куда больше, чем хочет продемонстрировать.
– Ты голодный?
– Немного.
– Давай на кухню. Я разогрею ужин.
– Сейчас, только переоденусь.
Подхватив сумку, Никита скрывается в ванной, я же делаю то, что получается у меня лучше всего. Встречаю непрошеных гостей.
Успеваю разогреть картофельную запеканку с говяжьим фаршем, нарезаю ломтиками помидоры, выкладываю на тарелку хлеб. Эти простые манипуляции помогают не думать о том, что делает Лебедев в моей квартире в двенадцать часов ночи.
Это аномально, но Никита – единственный, кто знает меня до последней черточки, и единственный, кого я готова сейчас терпеть. Может быть, потому что он не станет требовать от меня каких-то определенных поступков и не станет поучать.
– Хорошо у тебя здесь. Уютно.
Отвлекшись на дурацкие мысли, я пропускаю момент, когда Лебедев вплывает в комнату и цепенею на несколько мгновений. Провожаю взглядом капли, стекающие вниз по мощной шее и пропадающие в вырезе свободной черной футболки, которая идет ему куда больше, чем привычный костюм. Серые спортивные штаны, кстати, тоже неплохо смотрятся на мускулистых бедрах.
В общем, я какое-то время бессовестно наслаждаюсь представшим моему взору зрелищем и убеждаюсь, что Никита находится в прекрасной физической форме.
– Приятного аппетита.
Стряхнув гипнотическое оцепенение, я ставлю перед Лебедевым внушительную порцию запеканки. Сама же располагаюсь на стуле напротив. Подгибаю под себя ноги и прячу нос в кружке с чаем, не мешая Никите есть.
Между нами простирается безмятежная тишина. Мягкая такая, вязкая. Заставляющая вспомнить, что есть люди, с которыми комфортно просто молчать. Не забивать эфир ничего не значащими фразами, не подыскивать нужные слова и не примерять на себя маску удобного собеседника.
– Спасибо. Было вкусно.
Расправившись с поздним ужином, Никита поднимается из-за стола. И я вскакиваю, чтобы убрать посуду. Сталкиваемся, как разноименные заряды. Ток снова прошивает нас от макушки до пят, разлетается искрами по венам и сосредоточивается на кончиках пальцев.
Чем сильнее я отрицаю наше взаимное влечение и пытаюсь объяснить все нормальным человеческим отношением, тем сильнее меня размазывает суровая реальность. Но Лебедеву совсем необязательно об
