— Моя мама умерла, а отца я ненавижу, так что насчет родителей можешь не беспокоиться. Так же как и тебе, семейные обеды мне не грозят. Единственное, чего хочу, — это быть здесь и сейчас, вне прошлого и будущего. И пожалуйста, прибереги душеспасительные разговоры для той, которой они нужны. Если считаешь меня нежной розой, то глубоко заблуждаешься.
Прежде чем прижимаюсь губами к его губам, успеваю заметить ошеломленный взгляд, но тут же получаю щедрую награду: протяжный стон и требовательную атаку языка. Крис перехватывает инициативу и целует с яростью, неведомой другим мужчинам, но ведь он ничуть не похож на других.
Его язык настойчиво дразнит мой, и я отвечаю на каждое движение, на каждый вызов; выгибаюсь, стараюсь прильнуть доверчиво, пластично, интимно, показать, что я здесь и больше никуда не денусь. В ответ на молчаливое заявление Крис хватает меня за попу, приподнимает и прижимает, неопровержимо доказывая собственную страсть. Радуюсь близости и сгораю от нетерпеливого желания почувствовать в себе его член. Проникаю ладонью в почти не существующее между нами пространство и провожу пальцами по твердой как камень плоти.
Крис прерывает поцелуй и прижимает меня к окну. Понимаю, что довела его до исступления. Я, правильная и скромная учительница Сара Макмиллан! Смотрим друг на друга жадно и в то же время с откровенным вызовом, словно спрашиваем, кто же устоит в схватке.
В глубине сознания зреет страх: окно за моей спиной стеклянное, а стекло имеет свойство трескаться и разбиваться. Крис тоже это знает — темный огонь в глазах опасно мерцает, — но хочет, чтобы я тревожилась и боялась. Угрожает, испытывает, пытается сломать. Почему? Потому что я нарушила его царственное хладнокровие? Потому что действительно верит, что я оказалась не в своей стихии? Возможно, так и есть, но только не сегодня, не сейчас. Сейчас, как поется в песне, раскалываюсь на части, но впервые в жизни не пытаюсь отрицать горькую правду глубоких трещин в душе, а заново их проживаю.
Упрямо поднимаю голову и всем своим видом демонстрирую непокорность, сгорая от нестерпимого вожделения. Крис сжимает воротник моей шелковой блузки и резко дергает. Тонкая ткань жалобно трещит, а пуговицы разлетаются во все стороны. Судорожно вздрагиваю от неожиданности.
Он поворачивает меня лицом к окну и кладет на стекло мои ладони. Не медля ни секунды, расстегивает бюстгальтер и стягивает с плеч вместе с блузкой. Снова прижимается так, чтобы я ощутила мощный напор мужской страсти.
— Подними руки выше, — приказывает Крис не терпящим возражения тоном и заставляет упереться ладонями в хрупкую прозрачную стену. — Стой так, не двигайся.
Пульс бешено бьется, адреналин захлестывает. Мной и раньше командовали, но как-то вяло и скучно: «наклонись, дай мне все, что хочу» — примерно такими словами. Напрасно я пыталась убедить себя, что переживаю прекрасные моменты. Ничего подобного. Ненавидела каждую секунду, каждый миг рабства, но терпела. А сейчас все иначе: ново, эротично, неожиданно. Восприятие обостряется, тело пульсирует в предчувствии неведомых впечатлений. Мгновенно воспламеняюсь там, где Крис прикасается, и дрожу от холода там, где его нет.
Убедившись в преданной покорности, он медленно гладит мои руки, проводит ладонями по бокам, по животу. Совсем не спешит, это я изнываю от нетерпения. Когда же наконец он с грубой силой сжимает мою грудь и оттягивает соски, уже не могу унять дрожь. Он повторяет испытание снова и снова, возбуждая волны мучительного удовольствия. Музыка постепенно удаляется, а вместе с ней уходит и прошлое. Остается лишь «блаженство боли». Слова Ребекки всплывают в сознании и на этот раз обретают конкретный смысл.
Его руки внезапно исчезают; задыхаясь от отчаяния, пытаюсь их вернуть.
Крис ловит мои ладони и снова кладет на стекло. Дышит в ухо, прижимается к спине огненным телом.
— Еще раз опустишь, перестану это делать, какое бы блаженство ты ни испытывала.
Вздрагиваю от эротичного приказа и вновь удивляюсь соблазнительной силе нашей игры.
— Не забывай, — предупреждаю я, тяжело дыша и мечтая о новых ласках, — возмездие сродни аду!
Он сжимает зубами мое плечо.
— Жду и предвкушаю, детка, — отвечает хрипло. — Предвкушаю значительно острее, чем ты в состоянии представить.
Он расстегивает на мне юбку и стягивает на пол.
— Перешагни! — приказывает лаконично.
Остаюсь в черных трусиках и туфлях на шпильке; послушно выхожу из круга условностей и оказываюсь распростертой на стекле, беззащитной перед его фантазиями. Непредсказуемость воли и действий Криса доводит до исступления. Еще ни разу в жизни не испытывала возбуждения столь яркого и дерзкого, никогда не ждала прикосновений с таким болезненным нетерпением. Странно, нелогично! Терпеть не могу подчинения, хотя кто-то может сказать, что прошлый опыт свидетельствует об обратном. И все же приказы Криса доставляют ни с чем не сравнимое наслаждение — при том, что в глубине сознания то и дело всплывают страницы дневника. В причинах разбираться не хочется — точнее, не хотелось до этой минуты. До тех пор, пока Крис не распахнул ту дверь, которую я держала закрытой.
— Красавица, — бормочет он осипшим от желания голосом. Руки обвивают бедра, ладони гладят спину, спускаются ниже и ниже, пока не останавливаются между ног. Сильные пальцы сжимают тонкий шелк и разрывают одним движением, лишая последней защиты. Дышу тяжело и неровно, выгибаюсь и прижимаюсь грудью к холодному стеклу. Прикосновение приносит облегчение, но лишь на миг.
Ладонь ложится на спину и удерживает на месте, а пальцы другой руки — о небо! — сжимают интимный уголок там, между ног, и начинают мерно поглаживать.
— Умница, детка, — бормочет он, заставляя шире раздвинуть ноги и дразня набухшую, чувственную плоть. — Уже горячая, влажная. Готова меня принять. Вот такой я хочу тебя. — Ладонь скользит по спине к груди и принимается ласкать соски.
Тону в омуте бесконечных ощущений: он прижимается губами к моей шее, щекочет теплым дыханием, а пальцы и ладонь продолжают свои безжалостные восхитительные игры. И вот я уже стою на краю сияющей бездны, а он еще даже не разделся.
Зубы осторожно прикусывают мочку моего уха и с новой силой распаляют и без того нестерпимое вожделение. Хочу близости до боли, до отчаяния.
— За ночь вылижу тебя всю, с головы до ног, — обольстительно мурлычет Мерит. — Буду сосать грудь, пока не сойдешь с ума от желания; раздвину твои ноги и доведу до безумного экстаза, а потом начну сначала, по кругу. Не поленюсь так тебя затрахать, что забудешь обо всем на свете.
