Крис на шаг отступает и, к моему удивлению, через голову стаскивает рубашку. О да, здесь есть на что посмотреть! Я знала, что он красив. Знала, что атлетически сложен, но сейчас выяснилось, что каждый дюйм скульптурной мускулатуры слеплен безукоризненно: на помощь щедрой природе пришли долгие часы спортивных тренировок. Наконец-то получаю долгожданную возможность рассмотреть причудливую татуировку, покрывающую правое плечо и руку. Вижу грандиозного дракона, изображенного так искусно и убедительно, словно художник рисовал его сам.
— Ну и как я тебе? Сгожусь? — тихо уточняет Крис.
Осторожно прикасаюсь к татуировке, но он тут же хватает меня за руку.
— Если будешь так смотреть, да еще и трогать, то пиццу не получишь. — Подходит и надевает на меня рубашку. Вдыхаю уже знакомый пьянящий запах, закутываюсь плотнее и мечтаю, чтобы это был он сам, а не одежда с его плеча.
— Не уверена, что озабочена пиццей больше всего на свете.
— Хочешь упасть в голодный обморок? Не позволю. — Он приподнимает пальцем мой подбородок и заставляет заглянуть в глаза. — Ну вот, теперь мы оба одеты лишь наполовину. — И шепотом добавляет: — Играем на равных.
На равных? Меньше всего ожидала услышать подобное заявление от человека, который всего несколько минут назад руководил каждым моим движением. Что-то здесь не складывается. Обычно власть способна только брать, но не отдавать. Как же ему удается делать и то, и другое? Впервые встречаю такого человека.
— Равенство означает, что теперь я поставлю тебя лицом к стеклянной стене, запрещу двигаться и начну безжалостно соблазнять?
Глаза темнеют; в зеленой глубине вновь загораются таинственные золотые огни.
— Если бы был уверен, что ты готова принять последствия, непременно позволил бы.
Позволил бы? Он позволил бы мне командовать собой?
— Что же это значит, Крис?
Он поднимает руку и проводит пальцем по моей нижней губе. Прикосновение исполнено нежности, и все же за внешним спокойствием ощущается с трудом сдерживаемое, готовое в любую секунду вырваться на поверхность отчаяние. Кажется, я уже почти научилась узнавать это состояние.
— Мог бы многое тебе показать, Сара, но боюсь, что ты тут же убежишь. — В голосе звучит искреннее сожаление.
Он стоит неподвижно, но меня внезапно постигает необъяснимо острый страх потери: хватаю его за руку и подхожу ближе.
— Почему ты решил, что убегу?
— Потому что знаю.
Неужели он думает, что сегодня довел меня до предела возможного? Неужели не видит, что я нуждаюсь в спасении и хочу большего?
— Ошибаешься.
Он качает головой:
— Нет, к сожалению, не ошибаюсь.
Открываю рот, чтобы возразить, но у него в кармане звонит сотовый. Собственно, не звонит, а играет: звучит фортепианная музыка. Готова поспорить на свою любимую машину, что исполняет пьесу его отец. А я сказала, что ненавижу своего отца. И что это на меня нашло? Отец Криса уже умер, но сразу видно, что сын высоко его ценит.
Крис достает телефон и отвечает на звонок — не сомневаюсь, что пользуется удачным поводом прервать разговор.
— Все верно, — произносит он в трубку. — Мою обычную и еще одну. Подождите секунду. — Вопросительно смотрит на меня. — Какую пиццу?
Ему звонят из пиццерии? Я в смятении.
— С сыром.
— Мою обычную, но двойную, — уточняет Крис. — Да-да. Спасибо. — Он отключается. — Пицца уже едет.
— Вот что называется настоящим сервисом.
— Они скоро закрываются. Джейкоб зашел, чтобы взять себе, и спросил, звонил ли я.
— Как я уже сказала, это и есть настоящий сервис.
— Мы с хозяином знакомы уже лет десять, а поскольку он держит еще и мясную лавку, куда я частенько захожу, то успели стать почти родственниками. Я у него любимый клиент, потому что ем много и часто. — Крис берет меня за руку и подводит к дивану. — Устраивайся поудобнее. Сейчас принесу тарелки и что-нибудь выпить. Будем есть прямо здесь. — Он улыбается. — Конечно, если тебе еще не надоело смотреть в окно.
Качаю головой, сажусь и вздрагиваю: мягкая коричневая кожа кажется холодной и неуютной.
— Это была не самая удачная из твоих шуток.
Крис берет со стола пульт, нажимает кнопку, и газовый камин в правом углу оживает.
— А я вообще большой мастер неудачных шуток.
— Точно. — Согласно киваю и натягиваю коричневый плед. — Это я уже знаю. Например, что означает выражение «человек в одном красном ботинке»?
— Разве тебе не нравится Том Хэнкс?
— Это старый фильм.
— Уважаю классику. — Крис садится рядом, берет другой пульт, снова нажимает кнопку; с потолка плавно спускается огромный плоский телевизор и замирает над камином.
Крис протягивает мне пульт.
— Ключ к моему замку в твоем полном распоряжении.
Рядом с этим человеком мне хорошо и интересно, как не было еще никогда и ни с кем.
— «Человек в одном красном ботинке» — это классика?
— Точно так же, как «Остин Пауэрс».
— «Остин Пауэрс»? — переспрашиваю удивленно. — Только не говори, что любишь «Остина Пауэрса».
— А ты видела этот фильм?
— Честно говоря, от начала и до конца не видела, — признаюсь откровенно. — Но все эти трюки выглядят невероятно глупо.
— В том-то и смысл, детка. Отличный способ убежать от реальности. — Он встает. — Пойду за тарелками. — Губы слегка вздрагивают. — Может быть, выпьешь немного вина?
— Нет, — отвечаю твердо. — Вина не хочу.
— А «Корону»?
— Нет. Ни за что. Никакого алкоголя.
— В таком случае могу предложить только воду или «Гаторейд».
— Воду. Никогда не пью калории, которые можно съесть. Так останется больше места для пиццы.
— Понятно, — с улыбкой отвечает Крис. — Чем больше пиццы, тем лучше. Сейчас вернусь.
Забираюсь на диван с ногами и смотрю, как он идет к просторной кухне — сильный, мускулистый, но в то же время легкий и по-мужски грациозный. А еще забавный, очаровательный и заботливый — без тени самолюбования, хотя имеет полное право возомнить себя божеством. Этот человек сумел победить самого Марка Комптона, короля самоуверенности, а потом прижал меня к стеклу и овладел с темной страстью, рожденной в неведомой бездне. Этот человек признался, что показал бы мне многое, если бы не боялся, что я убегу. Сгораю от стремления узнать, что это значит, что скрывается в глубине его души. Второй раз за вечер думаю, что мы с ним — две израненные птицы, неспособные принести друг другу ничего, кроме страданий, но уйти все равно не могу. Нет, не так. Дело даже не в том, что не могу. Просто не хочу.
