Солнце поднялось уже высоко, когда Люба проснулась, надела халат, сунула ноги в тапки и повесила на плечо полотенце, намереваясь отправиться в ванну. Астраханцев свалился ей под ноги, когда она внезапно распахнула дверь. Люба ахнула и отпрыгнула в сторону. Он немного полежал на спине, глядя на нее снизу вверх туманными глазами, потом улыбнулся и сказал:
– Вы лохматая, как ведьма.
– Я чувствую себя голым, – сдавленно сказал Грушин, глупо дергая край простыни и тщетно пытаясь прикрыться.
– Ты и есть голый, – пробормотала Люда, вытянув ногу и потрогав пальцами его спину.
Он взвился, как ужаленный, завертелся на месте и, подбирая с пола по одной свои брошенные впопыхах вещи, принялся одеваться с такой скоростью, словно кто-то собирался сожрать его живьем и непременно без одежды.
Люда приподнялась на локте и наблюдала за ним, нахмурив брови.
– Ты чего? – спросила она удивленно. – Куда-то торопишься? Сегодня же воскресенье.
– Я… Я не знаю, как я здесь оказался.
– В каком смысле? Ты же дома.
– Не знаю, как мы оказались в одной постели, – пыхтя, ответил Грушин, глянув на нее из-под локтя, потому что в тот момент как раз натягивал на себя штаны. Наткнувшись взглядом на ее грудь, он зажмурился, и густой румянец хлынул к его щекам.
– Чего ты не знаешь? – прищурившись, переспросила Люда. – Ушам своим не верю.
Лежать в расслабленной позе ей больше не хотелось, и она села на кровати, натянув на себя одеяло.
– Мы только вчера познакомились, – торопливо объяснил он, стоя к Люде спиной и воюя со скользкими пуговицами рубашки. – Я полагал, что мы станем привыкать друг к другу постепенно, по шажку продвигаясь к серьезным отношениям. Я думал, что чувства должны вызревать, как плоды, прямо на ветках. А мы с тобой сорвали их недозрелыми и хотим, чтобы они сделались вкусными прямо так – без солнца, без соков, без ничего!
– По-моему, у тебя истерика, – заметила Люда, свешивая ноги с кровати. – Господи помилуй, какие плоды? Дай мне какой-нибудь халат.
– У меня нет халата, – страшным голосом сказал Грушин. – Вернее, у меня есть халат, но это мой халат. Я еще не готов делиться халатом с кем бы то ни было!
– Так, – сказала Люда, изо всех сил пытаясь собраться с мыслями. – Короче говоря, ты жалеешь о том, что произошло?
– Да, я жалею о том, что произошло.
– Прямо кино! Скажи хотя бы, что тебе было со мной хорошо.
Она хрипло рассмеялась. Однако в груди – там, где сердце, стало отчего-то очень тяжело, будто ее телу давал пульс и силу холодный булыжник.
– Люда, мы должны вернуться на первоначальные позиции, – сказал Грушин суровым тоном. – Пусть все будет так, как раньше. До того, как нас охватило… это!
– Это, – повторила она, покусав нижнюю губу. – Самое занимательное определение из всех, что я когда-либо слышала. – Хорошо, давай вернемся на первоначальные позиции, я не против.
Он живо обернулся к ней – она держала одеяло под подбородком.
– Серьезно? Ты согласна? Ты даже не представляешь себе, как я рад.
– Больше ничего не хочешь мне сказать? – спросила она, покусывая изнутри щеку, чтобы случайно не заплакать.
– Нет, больше ничего.
– Полагаю, мне стоит вернуться к тому, с чего я начала – к очищению квартиры, – сделала вывод Люда. – Мне понадобится опрыскиватель для цветов и, наверное, какая-нибудь рабочая одежда. У тебя есть старый спортивный костюм? С которым ты готов расстаться?
– Он будет тебе велик, – ответил Грушин, испытывая сумасшедшее смятение чувств.
Его тошнило. Ночью ему было так хорошо… А сейчас стало очень плохо. Ему хотелось бежать прочь из дому, перестать думать, перестать чувствовать…
– Наплевать, я подверну рукава и подвяжу штаны веревкой. Меня это не смущает.
Сейчас ее действительно ничего не смущало. Ей было все равно, как она будет выглядеть со стороны. Грушин ненадолго ушел, а потом вернулся со спортивным костюмом и футболкой. Люда отправилась с этим добром в ванну, почистила зубы пальцем и расчесала волосы лежавшей тут же щеткой. Булыжник из ее груди исчез, и на его месте образовалась просторная пустота, благодаря которой стало легче дышать и разговаривать.
– Дашь мне позавтракать? – поинтересовалась Люда, заглянув в кухню, где ее мучитель чем-то яростно звенел и постукивал. – Без утреннего кофе я не человек. Жалко, что мне не обломился кофе в постель, но что ж поделаешь.
Ее случайный любовник стиснул зубы – она видела, как заиграли желваки на его скулах.
– Конечно, я накормлю тебя завтраком. Люда, – он обернулся к ней, держа в одной руке банку растворимого кофе, а в другой ложку на длинной ручке, – между нами все еще будет. Когда-нибудь мы вернемся к этому… К нашей близости. Но не сейчас, хорошо? Мы набросились друг на друга, словно глупые подростки. Это неправильно!
– Слушай, я не хочу это обсуждать, понятно? Забыли и забыли. У тебя чайник вскипел. Налей кипяточка, пожалуйста.
Ей было странно смотреть на него после той ночи, которую они провели вдвоем, и никак не проявлять своих чувств. Ей хотелось трогать его, прижиматься к нему, целоваться с ним, наконец! Однако он закрыл дверь и вывесил табличку: «Вход воспрещен». С этим ничего не поделаешь. Люда попыталась вспомнить, случалось ли с ней когда-нибудь хоть что-то подобное. Нет, никогда! Это она закрывалась от мужчин, бросала их, безжалостно рвала отношения, как только понимала, что за близостью ничего не стоит.
На этот раз все было по-другому. Она потеряла голову от едва знакомого мужчины. И все закончилось катастрофой. Пожалуй, ей еще долго придется собирать себя по кусочкам. Но не сейчас. Сейчас она не готова даже думать о том, что произошло. Ей нужно сделать свою работу и уйти, скрыться. По-другому просто и быть не может. Самое главное, не устраивать представлений. Вести себя как ни в чем не бывало – только так и удастся сохранить достоинство.
Тем временем Грушин насыпал ей в чашку две ложки растворимого кофе и две ложки сахара.
– Хорошая у тебя память, – похвалила Люда. – Надо же – запомнил.
Она быстро разделалась с кофе и кривобокими бутербродами, которые он соорудил, и, пока ела, довольно бодро поддерживала беседу. В какой-то миг прислушалась к себе. Внутри ничего не болело, но казалось каким-то замороженным.
Поблагодарив за завтрак, она отыскала свою сумку, достала из нее косынку и повязала на голову, скрыв волосы. Теперь из зеркала на нее смотрела довольно невзрачная особа, одетая приблизительно как маляр. Да и ладно, кого это волнует?
Грушин даже не заметил ее превращения. Для него Люда оставалась прежней, он не обращал внимания на такие глупости, как одежда или губная помада… Но то, что случилось с ним вчера, казалось ему настоящим безумием. Он испытывал неловкий стыд вперемешку с паникой. Взрослые люди не должны так поступать! Они оба словно сошли с ума, повредились рассудком. Он отлично помнил, как утром, проснувшись, вдыхал запах ее волос, пугаясь почти до обморока того, что запах был незнакомым, чужим.
