Соня помнила значение этих слов со школьной скамьи. Каждое обладало собственной тайной. Они были похожи на взмахи кисти, рисовавшей городской пейзаж, каждое вносило свою лепту в копилку единого целого. Когда они приблизились к центру Гранады, названия улиц стали явно указывать на то, что здесь главенствует римско-католическая церковь.
Подруги направились к собору — самому сердцу города. Судя по карте, собор являлся отправной точкой. Казалось, по узким улочкам никогда не доберешься до собора, и, лишь когда Соня увидела перила и двух нищенок перед резным порталом, она впервые подняла голову. Возвышающаяся над ней громада казалась настоящей цитаделью, она заслоняла собой небо и напоминала каменную крепость. Она не устремлялась ввысь, как соборы Святого Павла, Святого Петра или Сакре-Кер. Соне казалось, что этот собор, наоборот, закрывает собой весь небосвод. К тому же и вокруг него не было обширного свободного пространства, которое бы выгодно подчеркивало его величие. Он притаился за обыденными улочками с их кафе и магазинчиками, и с большинства точек на этих узких улочках собор невозможно было увидеть.
Однако в начале каждого часа собор напоминал всему миру о своем существовании. Когда подруги остановились у портала, раздался колокольный звон, такой громкий, что они обе вздрогнули от неожиданности. Оглушительный звон металла, казалось, проникал прямо в мозг. Соня закрыла уши ладонями и последовала за Мэгги прочь от нестерпимого грохота.
В восемь вечера тапас-бары[5], расположенные вокруг собора, были переполнены. Мэгги тут же приняла решение и повернула в тот бар, в дверях которого стоял и курил официант.
Подруги взгромоздились на высокие деревянные табуреты, заказали вина. Его подали в маленьких пузатых бокалах вместе со щедрой закуской — огромным блюдом ветчины, и всякий раз, когда они делали очередной заказ, словно по волшебству снова появлялась тапас. И как бы ни были голодны две туристки, этих небольших порций оливок, сыра и рубленой ветчины оказалось достаточно, чтобы подруги наелись.
Соне очень понравилось кафе, которое выбрала Мэгги. За баром прямо с потолка свисали рядами огромные окорока, словно гигантские летучие мыши на ветках деревьев. Жир капал с них в маленькие пластмассовые формы-конусы. Рядом с ними висели филейные части, а на полках позади этого изобилия стояли огромные банки с оливками и тунцом. Там же высились целые ряды бутылок, до которых невозможно было дотянуться. Соне понравились этот пыльный беспорядок, густой сладковатый запах ветчины и та праздничная атмосфера, которая окутывала сейчас молодую женщину, словно любимое пальто.
Мэгги вывела ее из задумчивости.
— Ну, как жизнь?
Это было так похоже на ее подругу. Многозначительный вопрос! Соня нанизала на коктейльную палочку две оливки и темно-пурпурный помидор.
— Все хорошо, — ответила Соня, прекрасно зная, что подобный ответ не удовлетворит подругу. Иногда эта привычка Мэгги — говорить прямо, без обиняков — вызывала раздражение. С того момента, когда они встретились в аэропорту Станстед сегодня утром, они болтали лишь о пустяках, но Соня понимала, что рано или поздно Мэгги захочет большей откровенности. Она вздохнула. Именно эта черта подруги одновременно и нравилась Соне, и отталкивала ее.
— Как там твой старый потрепанный муженек? — От подобного прямого вопроса уже не отделаешься односложным ответом, особенно таким, как «все хорошо».
Когда пробило девять вечера, в баре внезапно прибавилось людей. До этого его посетителями в основном были пожилые мужчины, державшиеся обособленными группками. Соня заметила, что эти мужчины были стройными, невысокого роста, нарядно одетыми, в начищенных до блеска туфлях. После девяти в бар потянулся народ помоложе. Эти весело болтали, примостившись за узкой стойкой с бокалами вина и тарелками тапас, — стойку расположили по периметру помещения именно для этих целей. Из-за шума стало труднее разговаривать. Соня придвинула свой стул поближе к Мэгги, так что деревянные спинки соприкоснулись.
— Еще более потрепанный, чем обычно, — ответила она прямо в ухо подруге. — Не хотел, чтобы я уезжала, но, думаю, переживет.
Соня взглянула на часы над баром. До начала представления, на которое они собирались, оставалось менее получаса.
— Уже пора идти. Пойдем? — Она соскользнула со стула. Несмотря на любовь к Мэгги, в настоящее время она хотела уклониться от ответа на личные вопросы. По мнению ее лучшей подруги, ни один мужчина не стоил того, чтобы выходить за него замуж, но Соня частенько подозревала, что Мэгги так считает, потому что сама никогда не была замужем.
Им только что подали кофе, и Мэгги не собиралась никуда идти, пока не допьет его.
— У нас есть еще время допить кофе, — сказала она. — В Испании все начинается позже.
Обе женщины выпили по большой чашке черного кофе без сахара и стали пробираться сквозь толпу к выходу. На улицах тоже было многолюдно — до самого Сакро-Монте. Там они вскоре увидели указатель с надписью «Лос-Фандангос». Указатель висел на побеленном, грубо оштукатуренном здании, стоявшем на склоне холма. Здесь, по-видимому, они и будут смотреть фламенко. Уже на подходе к зданию они услышали завораживающие звуки гитары — кто-то подбирал аккорды.
Ночью, вернувшись в гостиницу, Соня лежала и смотрела в потолок. Как обычно бывает в номерах дешевых гостиниц, днем в них слишком темно, а ночью чересчур светло. Пробивающийся через тонкие занавески свет уличного фонаря освещал бежевые обои с замысловатым рисунком на потолке, а Сонина голова все еще кружилась от выпитого кофе. Но даже если бы она не пила кофе, если бы за окном не светил фонарь, она бы все равно не смогла уснуть из-за тонкого матраса.
Соня думала о том, как это здорово, что она приехала в Гранаду. Ровное дыхание Мэгги совсем рядом, на соседней кровати, приносило Соне умиротворение. Она вспомнила, как минувшим вечером уклонилась от ответа на вопрос подруги. К каким бы уловкам она ни прибегала, Мэгги рано или поздно докопается до правды. Уже одна только тень, пробежавшая по Сониному лицу, когда прозвучал вопрос «Как жизнь?», давала понять, каким будет ответ. Именно за это Джеймс и не любил Мэгги, и, честно говоря, многие мужчины разделяли его чувства. Мэгги была слишком проницательна, ее суждения о мужчинах, — как правило, слишком категоричны, к тому же она никогда не считала нужным скрывать свое мнение и называла вещи своими именами.
Джеймс действительно был, как мягко выразилась Мэгги, «потрепанным». И дело было не только в возрасте, а в самом его отношении к жизни. Он, вероятно, и родился потрепанным.
