— Мама вернулась? — догадалась Таня, шмыгнула носом.
— Ага… Она была ночью на дежурстве? — это было и так очевидно, но Люсе не хотелось молчать. Вопрос «что случилось» так и рвался наружу, только она не решалась его задать.
— Ну… там привезли какого-то очень тяжелого. Всю ночь оперировали, — с какой-то даже скрытой гордостью вспомнила Таня и сказала задумчиво, — я… наверное, тоже стану врачом… может быть.
— Конечно станешь, — Люся выдавила из себя улыбку, отбросила назад волосы, которые лезли в лицо, и встала, протягивая подруге руку, — пойдем домой, а? Ты замерзла…
Таня неуверенно поднялась, огляделась по сторонам мутными глазами, вздохнула, запахнув легкую курточку.
— Небо совсем чистое, — заметила она, задрав голову, и ветер разметал ее волосы, открывая высокий лоб и тонкие черточки бровей, обычно скрытые челкой, — как летом.
Люся не знала, что сказать на это. Она смотрела на подругу и думала что у нее очень красивые черты лица и куда менее детские, чем у нее, они с Наташей вообще выглядели куда старше, несмотря на незначительность разницы в возрасте. Только глаза у обеих были наивные, чистые, грустные, как у детей. А Люсе ее глаза казались какими-то слишком безумными для ребенка, когда она встречалась взглядом с отражением в зеркале. В них как будто горело холодное сине-серое пламя, готовое однажды вырваться наружу неожиданными последствиями. Такой чертик в табакерке, которой была ее душа. Это плохо сочеталось с ее инфантильной внешностью, это было странным и немного пугающим. Может быть, поэтому люди ее побаивались точно также, как она побаивалась людей.
— Сегодня будет дождь, я готова поспорить, — Таня перестала смотреть на небо и взяла Люсю за руку, — пойдем, правда. А где Наташка?
— О, это долгая история, — Люся тяжело вздохнула, — к нам у школы какой-то мужик подошел, попросил показать, где больница, а наша Мать Тереза не могла ему отказать. Мне страшно, Тань… ему же лет тридцать, она не заметила?
— Не бойся, — равнодушно заверила ее Таня, — на улице он с ней ничего не сделает, — Таня почему-то поморщилась, отвернулась в сторону и, отпустив руку Люси, пошла к выходу с пустыря, — а вообще ты правильно боишься за нее, — бросила она, — они все редкостное дерьмо.
Люся немного постояла на месте, смотря ей в след, а потом осторожно поинтересовалась:
— Кто?
— Мужчины, пожалуй, — без какого-либо выражения в голосе заключила ее подруга и выдавила из себя улыбку, — ну, пойдем, правда. Не стой на ветру.
К вечеру небеса затянули серые беспросветные тучи, накрапывал мелкий дождь, остававшийся хрустальными каплями на оконных стеклах. В квартире висела мертвая и тоскливая тишина, нарушаемая лишь изредка шуршанием шин об асфальт автомобилей, проезжающих за окном.
Ее сердце сжимала рука в черной бархатной перчатке этим мучительным и бесконечным ожиданием. Но когда в дверь наконец-то позвонили, она даже не встала с места, так и осталась сидеть на стуле все в той же мучительной неестественной позе.
— Геля?… Ты дома? — теплые пахнущие дождем руки мужа легли ей на плечи, но она брезгливо сбросила их, отвернулась к стене. Она ненавидела, когда ее называли так, тем более он.
— Я хочу курить, — сказала она, немного помолчала и все-таки начала, хотя очень не хотела этого делать, — я то дома. А ты где был!? Опять у этой своей!?…
— Геля… — у него опускались руки, и опустились в буквальном смысле, он сам присел на стул, точно такой же, как тот, на котором сидела она, и страдальчески посмотрел за окно. Он должен был что-то сказать, но отмахиваться от правды было бы глупо. Конечно, он мог сказать, что женщина, в которую он влюблен, не подпускает его к себе ближе, чем на метр, но Ангелина ни за что не поверила бы в это.
— Что нам делать, скажи? — она посмотрела на него и в такие моменты он отмечал, как божественно красива его жена — какое-то неземное сказочное создание, хрупкое, эфемерное и призрачное. Но прежних чувств к ней давно уже не было. К этой холодной и прекрасной Ангелине, когда где-то далеко в небольшой квартире была другая женщина — теплая, реальная, домашняя и в тоже время по-своему необычная Вера.
Может быть лучше расстаться? Нет, так нельзя… Они же еще любят друг друга, ну хоть немного?
Зазвонил телефон и он так и не успел ответить на свой вопрос, трубку взяла Ангелина, почти ничего не говорила, только слушала.
— Хорошо, — в конце концов она кивнула и светлые слегка вьющиеся волосы упали ей на лицо, — так ты все-таки идешь домой? Дорогу переходи осторожнее.
Ангелина положила трубку, встала и посмотрела в глаза своему супругу.
— Ты любишь меня еще хоть немного? — спросила она совершенно без выражения и эмоций.
— Я не знаю, — признался он.
— Хорошо… — Ангелина тяжело вздохнула и сцепила в замок тонкие пальцы, — Леонид, послушай. Сейчас приедет Юля. При ней мы с тобой должны изображать идеальную и… любящую семью. Ты меня понял? — в ее голосе прозвучала неожиданная жесткость. Она дошла до кухонного шкафа, достала оттуда его, Леонидовы сигареты, которые он сам брал оттуда очень редко, потому что боролся с этой вредной привычкой, коробок спичек и направилась на балкон, бросив ему, словно на прощание, — хорошо. Чтобы все было честно, я тоже заведу любовника.
Наташа старательно мешала сахар в чашке, но когда попробовала чай, поняла, что он уже успел остыть и сахара оказалось слишком много. Этот неприятный слишком сладкий вкус заставил ее поморщиться, отвернуться, прикрыть глаза и посмотреть за окно, лишь бы только не смотреть на Кира. Ему ничего не мешало разглядывать ее, следить за каждым движением, жестом, за каждым изменением ее лица.
— А чем вы занимаетесь? — тихо спросила она, и добавила, немного подумав, — по жизни…
— Я работаю в издательстве, — без особого интереса отозвался Кир.
— Вы — редактор? — заинтересовалась девушка, он покачал головой.
— Корректор.
— Как интересно, — Наташе совсем не хотелось пить этот отвратительный чай, но вылить его, означало выдать себя, выдать что-то происходившее с ней, и поэтому она с невозмутимым видом встала из-за стола и подошла к окну. Ветер задувал в щели на деревянной раме, срывал листья с ветки ветлы за окном.
— Ничего интересного, — Кир вздохнул и, если бы Наташа сейчас смотрела на него, она бы заметила какую-то старательно скрытую болезненную тоску в глазах, — это занудная не творческая работа. Единственный плюс — неплохая зарплата. А учился я на журналиста, но не вышел из меня журналист.
