Приподнимаю стакан с водой и хмыкаю: с окончанием университета, Реган. Теперь ты свободна. Ну, относительно. Освободилась от одного, погрязла в другом.
Проходит много времени, прежде чем входная дверь распахивается. Я вяло и сонно вздрагиваю, понимая, что уснула прямо на кухне, водрузив голову на руки, и растерянно оглядываюсь. Что меня так изморило - хороший вопрос.
- А ты возьми и попробуй так жить, тупая идиотка! - Взвывает отец, и я узнаю в его голосе те самые нотки, после которых мне непременно попадает. Дверь хлопает, мать тут же взрывается плачем, а пол сотрясается от громких шагов. - Чего ты ревешь?
- Я не реву, я не...
- Задолбала со своими психами!
- Хватит на меня орать!
- А ты прекрати истерить! Иначе...
Отец не договаривает, потому что проходит на кухню и видит меня. Я не помню, как он выглядел до того, как начал пить. Сейчас он сморщенный, как апельсиновая кожура. У него старая, сероватая кожа, которая всегда обветренная. Квадратный подбородок зарос, а на скрученных, коротких волосках пена от пива.
Он смотрит на меня и рявкает:
- Что здесь забыла?
Обычно я молчу. Отец все равно не ждет, что я отвечу. Но сегодня мне хочется что-то сказать, может, потребность какая-то в опеке появляется, поэтому я отрезаю:
- Я диплом получила. Вон. - Киваю на стол. Документы валяются под квадратной шапкой. - А вы где были?
- Не твое дело.
Он тянется к холодильнику за пивом, и в этот момент на кухню вваливается мама. Я нехотя перевожу на нее взгляд и вижу то, что всегда вижу: размазанные, кричащие тени, в глазах полопавшиеся сосуды, помада на пол-лица. Она порывисто смахивает слезы и тихо шипит себе что-то под нос, наверняка, проклинает этот день, этого мужчину, этот дом. Но не думаю, что папе интересно. Захлопнув холодильник, он открывает банку с пивом - она щелкает с пронзительным звоном - и поворачивается к маме лицом.
- Что уставилась?
- Ты не должен был рассказывать обо всем Сьюзи. Не должен выставлять нас...
- Я буду делать то, что хочу, рот закрой, ясно? - Он взмахивает рукой, пиво пластом льется на пол, а я крепко зажмуриваюсь. - Ты трахалась с ее мужем, и со мной трахалась. Ты со всей школой трахалась, Мэндис, поэтому просто завали свой рот и не капай мне на мозги, уяснила? Ты поняла?
- Натан, прекрати, прекрати орать! Прекрати!
Они взвывают, как дикие животные, а я незаметно поднимаюсь из-за стола и бреду к выходу. Не могу это слушать, не могу там даже находиться. Бывает, тебя мутит от одного лишь звука чьего-то голоса. Именно так я переношу голос отца: ядовитый и хриплый, как у заядлого курильщика. Меня тошнит.
Собираюсь подняться к себе в комнату, как вдруг замечаю у двери стопку писем. Не знаю, что на меня находит. Ор за спиной превращается в тихое жужжание, которое сейчас не имеет никакого значения.
- Вот, черт, черт, - я пулей бросаюсь к почте. Падаю у двери на колени и дрожащими пальцами перемешиваю конверты. Счета, счета, счета.
"ЙЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ".
На конверте расписными, огромными буквами вычерчен девиз университета:
Lux et Veritas - Свет и Истина.
Я буквально задыхаюсь, попросту не могу дышать. Наверно, так себя ощущают те, у кого решается очень многое. Такой важный момент, а я даже языком пошевелить не могу. Будто умственно отсталая, мычу, качаюсь из стороны в сторону и разглядываю листок, не понимая, что именно он такое. Шанс? Цель? Тот самый смысл?
Разрываю конверт и достаю письмо. Глаза мои моргают часто-часто, и я боюсь, что взлечу ненароком, но я не взлетаю. Я опадаю, как опадают листья осенью. Или как с неба на нас валятся дождевые капли. Или как бомбы, которые бросают на гражданские дома. Я опускаю руки, а взгляд поднимаю вверх, наверно, ищу ответ где-то там, над головой. Но я его не нахожу.
"Уважаемая мисс Реган Анна Баумгартен,
Мы рассмотрели Ваше предложение и вынуждены его отклонить.
С наилучшими пожеланиями, Мэрилин Итон".
Не знаю, что хуже: то, что меня сочли неподходящей кандидатурой, или то, что меня навсегда заперли в этом месте. Янгстаун - мой дом, моя клетка.
Неожиданно до меня доходит, что все кончено. Что я навсегда здесь останусь, и что я буду свидетелем этих скандалов вечно, и я буду слушать этот ор и купаться в этой вони, и ничего не изменится. Никогда.
- Что это у тебя? - Взвывает голос отца за спиной. Он вырывает конверт из моих рук так быстро, что я даже не успеваю среагировать. Испуганно оборачиваюсь, а у него уже не лицо, а рожа, налитая злостью. Из ноздрей вылетает горячий воздух. - Какого хрена?
Он переводит на меня желтоватый взгляд. Только дети алкоголиков поймут, что я имею в виду. Желтый взгляд, не в плане, что его глаза наливаются огнем. Просто глазные яблоки кажутся изношенными, мутными и грязно-желтыми, как цвет пива, которым отец себе брюхо набивает.
Хотите - верьте, хотите - нет, но ответить мне нечего. Я просто смотрю на него, а он смотрит на меня, и это самый долгий зрительный контакт, который произошел у нас за год или за два. В конце концов, он делает то, что всегда делает. Размахивается и хорошенько бьет меня по лицу. Я теряю равновесие и с колен полностью валюсь на пол. Он хочет меня еще раз ударить, но внезапно появляется мама. Она накидывается на него со спины.
- Не надо, Натан, не надо! - Ревет она не своим голосом. - Ты покалечишь ее!
- Убери руки, Мэндис!
- Пожалуйста, прошу тебя...
В ответ отец отталкивает мать от себя. Она валится на пол в симметричной мне позе, и я гляжу, как она погружается в свои ладони, как в океан, в очередной раз, разразившись громким плачем. Пальцы сжимаются в кулаки. Я подрываюсь на ноги, прыгаю на папу, но он даже не обращает внимания. Начинаю молотить по его спине ладонями.
- Оставь нас в покое, убирайся, уходи!
Папа оборачивается. Перехватывает мои кулаки одной рукой и переспрашивает:
- Что?
Кричать в спину легче, чем кричать в лицо. Это уж точно. Но я все равно отвечаю, и не знаю, зачем я это делаю. Смелой стала и глупой, наверно. А, может, разозлилась после того, как получила отказ, после того, как попрощалась с другом, после того, как стояла на ступеньках университета и ждала семью, которой у меня нет.
- Уходи, оставь нас. Ты - подонок, пап. Я тебя ненавижу.
Мои слова задели бы его, если бы он испытывал что-то, кроме ярости. Тем не менее, в его глазах определенно промелькает какая-то эмоция, правда, она такая же невзрачная, как и одежда, которая на нем висит. Отец сваливает на мои плечи свои гигантские ладони, я вздрагиваю от их тяжести, горблюсь, а он перекашивает уродское лицо. Уже через пару секунд я вылетаю за дверь, будто куль с мукой. Перекручиваюсь через спину по ступеням и с грохотом валюсь на прохладную к вечеру землю.
