— Я люблю мою сестру, великую Саванну Винго из Коллетона, что в Южной Каролине.
Таковы были реалии наших жизней.
Наше время никак не назовешь легким. Я появился на свет в разгар мировой войны, когда нависла угроза атомной эры. Вырос я в Южной Каролине — белый парень, обученный ненавидеть чернокожих. И вдруг это движение за гражданские права! Оно застало меня врасплох, показало ошибочность и ущербность моих представлений. Будучи парнем мыслящим, чувствительным и восприимчивым к несправедливости, я приложил немало усилий, чтобы измениться. В колледже я с гордостью маршировал в шеренге службы подготовки офицеров резерва, куда не брали ни женщин, ни черных. Однажды меня оплевали участники демонстрации в защиту мира: их, видите ли, оскорбляла моя форма. В конце концов и я оказался в рядах демонстрантов, однако никогда не плевал в инакомыслящих. Я рассчитывал спокойно перевалить рубеж своего тридцатилетия: рассудительный мужчина, чья философия прочна и гуманна. Но тут улицы заполнили активисты движения за права женщин, и я вновь оказался не на той стороне баррикад. Судя по всему, я был воплощением всех неправильностей двадцатого столетия.
Спасибо моей сестре — именно она столкнула меня с веком и в итоге помогла освободиться от всего, что мешало увидеть реальность. Я слишком долго жил на мелководье; Саванна осторожно выводила меня в глубокие воды, где я с робостью вглядывался в обломки кораблей и кости жертв кораблекрушений.
Правда такова: жизнь нашей семьи была полна событий, причем по преимуществу экстраординарных. Мне знакомы семьи, жизнь которых протекает ровно и незаметно. Я всегда им завидовал. Клан Винго был другим. Судьба тысячекратно испытывала его на прочность, ломая, унижая и лишая опоры. Однако, невзирая на все передряги, часть сил мы сохранили; не сомневаюсь, что почти все мы переживем нашествие фурий. Правда, Саванна думает иначе: она считает, что из Винго не выживет никто.
Итак, я расскажу вам свою историю.
Ничего не упущу, обещаю.
Было пять часов вечера по времени Восточного побережья, когда в моем доме, находящемся на острове Салливанс, штат Южная Каролина, зазвонил телефон. Мы с Салли, моей женой, только уселись на крыльце и собрались насладиться коктейлем. С крыльца открывался чудный вид на Чарлстонскую гавань и Атлантический океан. Салли встала и направилась в дом.
— Кто бы ни звонил, меня нет, — крикнул я вслед.
— Это твоя мать, — сообщила Салли, когда вернулась.
— Передай ей, что я мертв, — взмолился я. — Умер на прошлой неделе, а ты была так занята, что забыла с ней связаться.
— Прошу тебя, поговори с ней. Она утверждает, что это безотлагательно.
— Обычные мамины слова. Наверняка какой-нибудь пустяк.
— Думаю, на этот раз действительно что-то случилось. Она плачет.
— Мамины слезы — это нормально. Не припомню дня, когда бы она не плакала.
— Том, она ждет.
Я встал.
— И будь с ней добрее, — добавила жена. — Ты всегда так дерзко ведешь себя с матерью.
— Салли, я ненавижу свою мать, — в очередной раз напомнил я жене. — Зачем ты пытаешься лишить меня маленьких удовольствий?
— Слушай свою Салли, будь поласковей с мамочкой.
— Послушай ты меня. Если мать сегодня к нам притащится, я с тобой разведусь. Ничего личного, просто по твоей милости я вынужден сейчас с ней общаться. Привет, дорогая мамочка, — бодрым голосом произнес я в трубку, прекрасно зная, что мать не провести моей бравадой.
— Том, у меня очень плохие новости, — сказала мать.
— Мамуль, разве в нашей семье бывают какие-то другие новости?
— Очень плохие новости, Том. Трагические.
— Мне не терпится услышать.
— Это не телефонный разговор. Могу я к вам заехать?
— Заезжай, если хочешь.
— Я хочу, только если ты этого хочешь.
— Ты сама предложила заехать. О своих желаниях я молчал.
— Почему тебе нравится делать мне больно, тем более в такое время?
— Мама, в какое такое время? Ты же не говоришь мне, что случилось. Мне вовсе не нравится делать тебе больно. Приезжай, и мы вонзим клыки друг в друга.
Я швырнул трубку и завопил во всю мощь легких:
— Развод!
Ожидая мать, я смотрел, как мои дочери собирают ракушки на берегу. Две девочки с каштановыми волосами, а посередине — блондинка. Им было десять, девять и семь лет соответственно. Рост и красота дочерей неизменно удивляли меня; глядя на их ладные загорелые фигурки, я ощущал некоторую собственную ущербность. Ветер трепал им волосы; их смуглые ручонки, словно по команде, поднимались, отводя пряди от глаз. Их смех сливался с шумом прибоя. Наблюдая за ними, я невольно верил в рождение богинь. Дженнифер подняла большую раковину и позвала сестер. Я встал и направился к настилу. Там же остановился сосед, собираясь поболтать с девочками.
— Мистер Брайтон, вы уверены, что эти красавицы не курили на пляже травку? — крикнул я ему.
Дочери вскинули головы, помахали на прощание ошеломленному мистеру Брайтону и через дюны и островки травы понеслись к дому. Раковины они положили на столик, у моего бокала с коктейлем.
— Па, ты всегда ставишь нас в неловкое положение перед другими, — заявила Дженнифер, старшая из троих.
— Папа, а мы нашли малюську, — пропищала младшая, Чендлер. — Она живая.
— Он живой, — поправил я, переворачивая раковину. — Будет чем поужинать сегодня.
— Здорово, пап, — обрадовалась Люси. — Отличная еда. Мясо моллюска.
— Нет, — возразила Чендлер. — Я отнесу его на берег и брошу в воду. Только представьте, как он перепугался, когда услышал, что его собираются съесть.
— Не смеши, — сказала Дженнифер. — Моллюски не понимают по-английски.
— Ты уверена, Дженнифер? — насмешливо спросила Люси. — Ты не можешь знать всего. Ты же не повелительница мира.
— Люси права, — поддержал я среднюю дочь. — Ты действительно не повелительница мира.
— Лучше бы у меня было два брата, — буркнула Дженнифер.
— Лучше бы у нас был старший брат, — с очаровательным негодованием блондинки заметила Люси.
— Па, ты хочешь съесть эту старую уродину? — осведомилась Дженнифер.
— Чендлер сойдет с ума, — заявила младшая, говоря о себе в третьем лице.
— Нет, девочки, — заключил я. — Отнесу раковину назад. Не могу слышать, когда Чендлер называет меня убийцей. А сейчас — все к папе на колени.
Все трое без особого энтузиазма забрались своими очаровательными, крепкими попами ко мне на колени. Каждую я поцеловал в шею и затылок.
— Последний год вы восседаете у меня на коленях, девочки. Все тяжелеете.
