Когда она поднялась, было уже совсем темно; листья трепетали и при свете фонарей рисовали причудливые узоры на песке. В конце концов, ей придется вернуться на Брутон-стрит и остаться там, пока она не найдет работы; и ей придется сказать Лорингу, что она вернула Брекенриджу деньги.
«Хайс — или ангел, или настоящий дьявол, а вернее всего, и то, и другое вместе, и поэтому он — самое обаятельное существо, которое я знаю», — говорила о нем его тетка.
Хайс, уютно устроившись около нее в кресле, глядел на нее с любовью.
Вероника жила в «Браншес» со дня смерти его матери, и Хайс обожал ее.
Поднявшись с кресла, он остановился перед ней. Каковы бы ни были его недостатки, в отсутствии привлекательности его нельзя было упрекнуть. Под лучами заходящего солнца его темно-каштановые волосы загорелись золотом. Когда он улыбался, его зубы на смуглом лице сверкали белизной; он был безупречно сложен, жизнерадостен и очень красив. Достав из кармана папиросу, он закурил.
— Ты обязательно должен уехать сегодня вечером, Ричард? — спросила его тетка.
Хайс улыбнулся.
— Должен обязательно — звучит, пожалуй, слишком серьезно, дорогая! Дело в том, что у меня свидание.
Он уставился на содержавшийся в образцовом порядке сад, разбитый перед террасой, и на длинную, тенистую аллею парка, сливавшуюся с закатным небом.
— Удивительно, почему это люди всегда делают что-нибудь такое, что не доставляет им особенного удовольствия, но что они любят все же достаточно для того, чтоб не избегать этого? — лениво протянул он.
— Останься здесь, мы пообедаем на террасе, а потом будем играть в карты, — предложила тетка.
Темно-серые глаза Хайса сделались на мгновение задумчивыми, потом он сказал, повернувшись на каблуках:
— Невозможно, тетя, милая! — и ушел.
Полчаса спустя он уже сидел в своем автомобиле, а еще через час был в Кингстоне; в четверть девятого он остановился на Джордж-стрит.
Выйдя из автомобиля и бросив взгляд на открытое окно комнаты брата, он свистнул. В ответ послышался такой же свист.
Хайс улыбнулся и быстро поднялся наверх.
— Алло, Робин, как дела? — спросил он входя. На пороге он остановился, глаза его быстро сузились, но он ничего не прибавил.
Брекенридж, занятый упаковкой чемоданов, поднял голову и отрывисто сказал:
— Я сам виноват! Мне ничего другого не остается, как бежать! Я проиграл две тысячи фунтов — все, что у меня было.
— Кому? — спросил Хайс спокойно.
Брекенридж покраснел, и в его глазах появилось виноватое детское выражение, как тогда, когда он встретил взгляд Селии.
— Лорингу. Ты мне говорил, что он — мошенник. Я не поверил. Теперь я все там спустил.
Хайс подошел к брату:
— Две тысячи? — переспросил он. — Конечно, тебя обобрали эти негодяи! Давай соберем сегодня друзей и накроем эту шайку. Мы не можем вернуть твои деньги, но мы можем показать Лорингу и компании, что мы о них думаем. Кстати, — он присел на край стола, болтая ногой, — куда ты думаешь ехать?
— В Южную Америку. В шахты, — тихо сказал Роберт.
Хайс одобрительно кивнул головой, не сводя блестящих глаз с лица брата. Он любил Роберта больше всего на свете. Он был моложе Хайса на десять лет, ему было всего двадцать четыре года. «Это было безумием — определить его в гвардейский полк и надеяться, что он сумеет свести концы с концами, не имея никакого дохода», — подумал Хайс.
Сам он жил на деньги, получаемые от отца, и был всегда в долгу. Его необычайная популярность помогала ему сокращать расходы, и он всегда был «в порядке», как он говорил себе.
Кивнув головой в сторону спальни, он сказал:
— Приведи себя в порядок и пойдем обедать. Так как ты скоро уезжаешь, мы постараемся использовать оставшееся время.
Когда Роберт вышел из комнаты, Хайс опустился в кресло, напряженно вглядываясь в мягкую туманную темноту летней ночи. Он глубоко страдал при мысли, что может потерять Роберта. Его охватило желание отомстить за брата.
После обеда они поехали на танцевальный вечер. Около часа ночи они с несколькими приятелями позвонили у дверей Лоринга. Их впустил Рикки. Хайс двумя прыжками взбежал по лестнице, другие вслед за ним.
Когда они ворвались в гостиную, кто-то свистнул. Лоринг быстро сказал:
— Полиция, нас накрыли. Сюда, здесь выход.
Хайс зло рассмеялся:
— Нет, мой друг, этот номер не пройдет! — С этими словами он бросился на Лоринга, но в это время потух свет. В наступившей темноте кто-то изо всей силы ударил Хайса по голове и плечам.
«Да, это настоящие разбойники!» — подумал Хайс, схватившись за голову; при мысли, что и Роберт мог так же попасться, у него сжалось сердце.
Подняв голову, он заметил, что стоит за портьерой и что окно за его спиной открыто. Он выпрыгнул из него в маленький садик, нашел калитку и очутился в каком-то гараже. Испытывая сильную боль в голове и плечах, он кое-как добрался до Джордж-стрит и нетвердым шагом поднялся по лестнице.
В комнате Роберта было темно. Хайс повернул выключатель и в изумлении замер на пороге.
На кушетке, свернувшись клубочком, спала девушка. Ее темные локоны разметались на белой подушке, а на губах играла прелестная улыбка спящего ребенка.
Она была очаровательна. У Хайса сразу прошла головная боль, и он ощутил необычайную легкость и подъем духа.
Тихонько рассмеявшись, он наклонился к кушетке и поцелуями разбудил девушку.
Поцелуй во сне — это блаженство, уносящее вас далеко на волнах страсти. Вы чувствуете биение собственного сердца, которое дрожит в ответ поцелую…
Вас могли целовать много раз, но все-таки ни разу по-настоящему.
Поцелуй Хайса был для Селии первым настоящим поцелуем. Он пробудил ее от неясных мечтаний к действительности. Она робко протянула руку; Ричард сжал ее и обвил вокруг своей шеи; продолжая посмеиваться, он снова целовал девушку. Селия, в полусне, вся дрожа, притянула его голову к себе. Ричард, освещенная только отблеском огня в камине комната, поцелуи, горящие на губах, — все это казалось ей какой-то сладкой тайной, слишком прекрасной и удивительной, чтобы оказаться правдой.
Наконец, Хайс освободился из ее объятий и, вынув из портсигара не совсем твердой рукой папиросу, закурил.
Он улыбался, глядя на Селию, которая устремила на него широко открытые удивленные глаза.
В глубокой тишине было слышно, как тикают часы. Селия молчала. По улице кто-то прошел, насвистывая фокстрот «Немного любви». При звуке этой песенки Хайс невольно зашевелился, легко и плавно раскачиваясь в такт фокстрота; видно было, что танцы — его стихия.
