Я прикладываю винтовку к плечу и выхожу из-за угла. Позади меня должна быть куча парней, который имел свой сектор, но так как я теперь один, должен все это сделать сам. Водить дулом, двигаться справа налево, как можно меньше раскрывать себя, пока не произведу расчистку местности.
Здесь нет ничего, никого. Я и не ожидал, что будет так. Такого не бывает.
Черная занавеска в окне в конце переулка дрожит. Никакого ветерка. Боже, как бы я хотел, чтобы Мясо с ПИЛОЙ все еще были здесь.
Красная точка от прицела расположена прямо по центру окна. Это может произойти в любой момент. Дуло РПК раздвинет занавески, и на этот раз я подожгу этого ублюдка прежде, чем он успеет открыть огонь.
Грубая черная занавеска трясется, а вот и пистолет. На этот раз я его поймал. Его голова должна быть... там. Прямо там. Увеличить усилие на спусковом крючке и... нажать. Ничего не происходит. Пуля испарилась, как и моя вода. Совсем как мои братья. Каждую ночь под убийственным солнцем в этом переулке происходит одно и то же. И ровно так же каждую ночь лает старый советский пулемет противника.
Ублюдки учатся у нас. Раньше они просто вели неприцельный огонь и молились, выкрикивая «Алоха Снэкбар», в то время как полная автоматическая отдача поднимет слишком высоко их стволы. Самое безопасное место — прямо перед ними. Если первые две пули не попадут в тебя, то остальные тоже. Однако этот парень использует короткие очереди сдержанно. Прицельно. Первые две пули попадают мне в грудную пластину, третья пролетает мимо левого уха.
Мои братья исчезли, потому что я пересчитал их, и я надеялся, что они останутся. Но это не сработало – теперь они вернулись. Их трупы повреждены, раскурочены и лежат на улице под жарким солнцем. Как и каждую ночь в этом патруле. То, что осталось от лица Мяса, выглядит печально.
— Ты же знаешь, что это ни хрена не работает, братан. — Его тон деловитый, покорный. Он вздыхает, и пенистая кровь хлещет через отверстия в его шее. Мясо поворачивает голову, чтобы посмотреть на остальных.
— Возьми ПИЛУ, парень. Тебе это нужно больше, чем мне. — Он оглядывается на пыльную землю переулка, где валялись осколки его черепа и половина мозгового вещества. — Черт, — произносит он. — Как часто мы это делаем, можно подумать, что я уже привык к этому, — и закрывает свой единственный оставшийся глаз. Теперь он лежит неподвижно, его рука поверх пулемета, когда я перекатываюсь и подтягиваю его к себе.
Как бы ни старался, я не могу изменить прошлое. Я могу только повторить.
Моя нагрудная пластина никогда не могла останавливать тяжелые пули с близкого расстояния, и она не остановила. Несмотря на броню, у меня две большие кровавые дыры в теле. Два удара молота уложили меня на землю, пока невидимый стрелок расправлялся с моими братьями, но теперь она – это женщина, ребята из отдела подсчета трупов скажут мне об этом, когда я очнусь в травматологическом центре в Ландстуле – она возвращается ко мне. Я все еще двигаюсь, она не может оставить меня в живых.
ПИЛА все еще меняла направление при стрельбе. Я лежу на земле, ничком, и теперь моя левая икра горит от новой дыры. Она целилась высоко, слава Христу. Поймала меня всего с первого раза. Дуло опускается; она возвращается к цели. Моя первая очередь била низко, все три пули вошли в глинобетонную кирпичную стену под окном. Она стреляет вновь, и первым выстрелом прошивает меня посередине в спину. Втором попадает мне в задницу. Остальные бьются в грязь позади меня.
Моя вторая очередь из ПИЛЫ попадает в цель, и РПК замолкает. Теперь ничего не движется, кроме оседающих облаков пыли и этого проклятого занавеса. Он все еще колышется от несуществующего легкого ветра. В ушах звенит от выстрелов. Запах крови – и кое-чего похуже — наполняет мой нос. Здесь холодно, в ярком ночном свете.
Резкий глухой щелчок — скр-р-р-р, и меня бросает вперед, но замедляет ремень на поясе.
Почему действия в переулке замедляются?
Я резко просыпаюсь, хватаюсь за оружие, но все, что нахожу, — это подлокотник удобного кресла первого класса, и все встает на свои места. Это не реальность. Этого никогда не было и больше не произойдет. Солнце и залитый кровью переулок случились только один раз в реальном мире. Однажды. Только каждую ночь это происходит в моих снах. Я сижу в самолете, лечу домой, и мы только что приземлились.
Молодая мать, сидящая рядом со мной, держит ребенка на коленях и отодвигается от меня как можно дальше к проходу. Через проход сидит пожилой мужчина – на вид ему под шестьдесят. Его глаза встречаются с моими, и да — он был там. Он резко кивает в знак признания.
Мое дыхание замедляется по мере того, как самолет выруливает к терминалу, и к тому времени, как дверь открывает телетрап, мои руки почти перестают трястись.Слова, вытатуированные на костяшках пальцев, дразнят меня – «ДЕРЖИСЬ КРЕПЧЕ», по одной букве на каждом пальце. Наследие того времени, когда я был помощником боцмана до того, как пошел в военно-морской спецназ. Татуировка — древнее суеверие, талисман, укрепляющий людей, управляющих парусами и якорями. Это даже заклинание, чтобы руки никогда не соскальзывали.
Стойко держаться? Я даже не могу больше сдерживать свои гребаные воспоминания.
Слава Богу, пассажиры первого класса уходят первыми. Мне нужно выбраться из этой металлической банки, мне нужен другой воздух. Женщина с ребенком выходит первой – она не может уйти от меня достаточно быстро, через плечо бросает на меня быстрый нервный взгляд, удерживая себя между мной и ее ребенком, она спешит к выходу, как будто я какое-то гребаное чудовище.
Стоять на месте — отстой. После восьми лет службы во флоте – шесть из них в качестве морского котика – меня били и ломали таким количеством гребаных способов, что ни сосчитать, а после долгого полета это мучительная боль выворачивает и заставляет жесткие, болезненные суставы вновь функционировать.
Я достаю из верхнего ящика зеленую брезентовую морскую сумку, перекидываю ее через плечо и направляюсь к трапу. Я напрягаюсь, когда слышу за спиной быстрые шаги.
— Старшина Пирс? — Я замираю и оборачиваюсь. По другую сторону прохода находился мужчина. Он выглядит почти извиняющимся и, кажется, раздумывает, стоит ли протягивать руку.
— Прости, — извиняется он. — Это написано на твоей сумке. БМ3 Пирс. Ты был помощником боцмана?
— Когда-то, целую жизнь назад. К тому времени вышел старшим, а не помощником боцмана.
— Ага, я принял тебя в качестве другого. Эм. Меня зовут Дик, 1-й батальон 7-й кавалерийской. Иа Дранг Вэлли, 1965 г. — Он принимает решение, протягивает руку. Я беру ее. Это рефлекс, как и все остальное. Дик крепко сжимает мою руку.
— Шон Пирс. Военно-морской флот Соединенных Штатов. Куча всего. 2008 до... до сих пор. — Избегайте разговора на тему отряда. Люди задают слишком много вопросов, когда говоришь им, что ты морской котик. Я не хочу отвечать на вопросы.
— Станет лучше, сынок. Потребуется время, но станет лучше. — Дик отпускает мою руку и хлопает меня по плечу.
— Спасибо за службу, — поощряет он и спускается по трапу. Позади я слышу еще шаги. Остальные пассажиры уже начали производить высадку. Я не заинтересован в том, чтобы застрять в толпе, так что пора двигаться самому.
У меня нет никаких регистрируемых сумок – большая часть моих вещей находится на хранении, пока не разберусь, где хочу поселиться, теперь когда я снова гражданский, – так что мне не нужно пробираться через толпу к стойке выдачи багажа.
Моя машина уже здесь, ждет меня. Мама встревоженно стоит на цыпочках у тротуара, пытаясь разглядеть меня в толпе. Мелисса Пирс... нет, теперь Мелисса Дуайер. Она снова вышла замуж. Мама вышла замуж за Билла, когда я находился в Афганистане. Ее лицо светится, когда она видит меня, и я чувствую себя немного лучше. Чуть ближе к норме. Что бы там ни было, черт возьми, нормальным.
Моя мама — крепкого, плотного телосложения женщина, и ее яростные объятия раскачивают меня на пятках.
