Идите туда, где разрешают... — Протягиваю руки, чтобы забрать Марусю.
— Мы договорились с ней встретиться, — Фрол отступает. — Я обещал показать обезьян.
В общество шептунов нас приняли бы сразу в правление.
— Вот так и пропадают дети, — наступаю я на Фрола.
— Я не маньяк, а футболист, между прочим! — Фрол поворачивается к дивану. — Вы хоть простынь поправьте, мамаша!
Поправляю простынь, не обращая внимания на колкость и подбираю его телефон:
— С обезьянами мяч гоняете?
Фрол укладывает Марусю на диван, и она, цепляясь за его руки, улыбается во сне. Фрол поправляет дочке волосы, целует свой палец и касается им её лба. Выпрямляется и взгляд его становится жёстким. Он отвечает вопросом на вопрос:
— А вы и спите в маске?
Мои щёки вспыхивают.
— Да, бахилы ещё обуваю. — Впихиваю ему в руку телефон, мелькнувший фоткой обнажённой красотки, и киваю в сторону двери: — До свидания, Горюшко.
— У вас дочка, между прочим, кашляет! — шепчет Фрол, убирая телефон в задний карман джинсов, и заглядывает мне в лицо.
У меня дикое желание натянуть хирургический колпак себе на глаза.
— И что? — теперь уже я отступаю.
— А то! Ребёнок больной, а вы его с собой на работу таскаете.
— Муж в командировке, вот и таскаю! — сочиняю на ходу.
— И кто у нас муж? — Фрол упирает руки в боки.
— А вам что за дело? — Поворачиваюсь и словно под дулом пистолета иду к дверям.
— Врёте вы всё! — выплёвывает Фрол мне в спину. — Нет у вас никакого мужа! И знаете что?
Я замираю. Конечно! Болтун — находка для шпиона. Спасибо, доча! Открываю дверь и поворачиваюсь к наглецу.
— Ну?
— Мужчину вам надо! — улыбается Фрол одним уголком губ.
— Пошёл вон отсюда!
Рита
— Мам… Ма-ам… Открой глазки! — Маруся сидит у меня на животе и разлепляет мне пальцами веки.
— Марусь, ещё будильник даже не звонил, — сиплю я.
Меня будто всю ночь били и живой закопали. В голове туман, в горле песок, в носу засуха.
Маруся нараспев повторяет:
— А вот и звонил, звонил! — Она склоняется надо мной и поверяет страшную тайну Карабаса Барабаса: — Ко мне Декабрь приходил. Сын Деда Мороза.
Фрол! Вряд ли этот пижон еще нарисуется в моей жизни. Разругались мы вчера капитально. Даже повернуться нет сил:
— Хорошие сны тебе снятся!
Вытягиваю телефон из-под подушки. Точно, звонил будильник. Семь утра. Надо вставать. Через полчаса приедет Никита, а у меня не готов отчёт за сутки. Проревела полночи.
— Ничего не сны! — пожимает плечами Маруся. — Он сегодня приедет за мной. Мы обезьяну поедем выбирать.
— Куда приедет? — Я слабо соображаю. Слова дочери доносятся до меня словно через надетую на голову кастрюлю. — Солнышко, слезь с меня, пожалуйста. Мама заболела.
Маруся касается моего лба губами. Точно так делаю я, когда она болеет.
— Рита — болёка! — Она сползает с меня и, кашляя, усаживается на стул, обхватив колени руками. — Домой к нам приедет! Он хороший!
Я сажусь на постели, и в изумлении смотрю на дочь:
— Ты что, ему наш адрес дала?
— Конечно... — Маруся засовывает палец в нос.
— Не ковыряй! Пойдём одеваться.
Встаю с дивана и на автопилоте иду в чулан, приспособленный Никитой под гардеробную.
Маруся хохочет и хватает меня за руку.
— Ты чего, мартышка? — Я чуть не падаю, но не могу без улыбки смотреть на эту смеющуюся моську.
— А знаешь, почему у обезьяны большие ноздри? — заговорщицки спрашивает Маруся.
— По породе?
— Не-а! Потому что у неё большие пальцы, — дочка снова заливается звонким смехом. — Декабрь сказал.
Вот паразит! По женским ушам скользит, как Плющенко по льду! «Декабрь сказал» из эфира сегодня не вытравить.
Натягиваю джинсы, свитер и хватаю с полки стаканчик с нашими зубными щётками.
— Ты и при нём в носу ковыряла?
Жду пока Маруся наденет колготки и платье.
— Ага! — Она сидит, натянув один чулок, и блаженно улыбается: — Декабрь сказал, что тоже в детстве любил ковыряться в носу. А ещё он, как и я, любит чистить между пальцами ног.
Глаза мои закатываются от возмущения! Что они еще обсуждали, пока я колдовала над Моцартом, даже страшно представить.
— Прелестно! Жду тебя умываться!
На нетвёрдых ногах возвращаюсь в кабинет. Включаю воду и выдавливаю белую гусеницу пасты на щётку. Стук в дверь.
— Ритусь, ты встала? — Люська входит с сияющими глазами. В руках поднос. На нём тарелка с горкой из тостов с румяной корочкой и чашка молока. — Марусе пошамкать принесла… Что с тобой?
Мотаю головой в сторону стола и держусь за стену, чтобы не упасть.
— Как пахнет! — Выбегает Маруся и, подскочив к Люське, прыгает вокруг неё в ожидании угощения.
Как пахнет? Полощу рот, повожу носом и понимаю, что никак не пахнет. Хватаю с полки любимое лавандовое мыло и вдыхаю его аромат полной грудью. Приехали. Словно стену понюхала.
— Трындец! — Иду к столу и достаю градусник. Подношу ко лбу и смотрю на электронное табло: тридцать семь и шесть. — Люська, я ковид походу хватанула. Марусь, иди температуру померю.
Дочка, хрустя тостом с плавленым сыром, подходит и подставляет лоб. Тридцать шесть и шесть. Слава Богу! Достаю грудной эликсир и добавляю Марусе в молоко
— Дай-ка я тоже померю, — Люська выхватывает у меня градусник. — Уф, норм! А то мы с Коляном сегодня встретиться договорились. Ты, кстати, зря вчера этого красавчика бортанула…
Я подношу палец к губам и испуганно смотрю на Марусю. Но она витает в облаках. Даже знаю с кем.
— Люсь, я поеду. Ждать Никиту не буду. Плохо мне.
Я смотрю в окно. В первый день декабря пошёл снег. Крупные хлопья сыплются с неба. Не иначе матушка Метелица решила перетрясти перины. Недавно читала про неё Марусе. И чёртовы «Двенадцать месяцев» читала. Будь они неладны. На душе тоскливо, хоть в окно прыгай. Больничный лист перед Новым годом здорово ударит по зарплате. А у меня кредит за машину и маленькая, но ипотека. Тридцатку вынь да положь. Зато на стоматологе теперь точно сэкономлю.
— Езжай, конечно, и врача вызови. Будет совсем плохо, звони —
