приеду. С Никитой я сама разберусь.
Люська достаёт из кармана робы блеск с зеркальным колпачком. Подкрашивает и без того ярко напомаженные губы.
— Маруся, допивай молоко и надевай комбинезон! — командую я и возвращаюсь в гардеробную.
— Ты клинике столько денег сегодня ночью заработала, что Никита тебя в пупок изнутри поцеловать должен, — усмехается Люська. — Хотя Горина ты вывела из себя будь здоров. Такой мужик клёвый…
Я выглядываю из гардеробной, и Люська прикусывает язык. На пуховике расходится молния, но нет сил с ней возится. Хочется поскорее сесть в машину.
— Маруся, солнце! — хнычу я. — Давай скорее.
Дальше всё, как в бреду. Выходим во двор, где ждёт моя старенькая «ашка». Младшенькая могучего немецкого концерна. Маруся забирается на детское кресло без спинки, по виду шлепок шлепком, и я пристёгиваю её ремнём безопасности. Поворачиваю ключ в замке. Приборная панель приветливо загорается оранжевыми огоньками. Включаю навигатор в телефоне, выбираю "Бухарестская дом" и, смахнув дворниками мокрый снег, трогаюсь. По дороге, через городского робота вызываю врача себе и Марусе. Она притихла, роется в своём рюкзаке. На разговоры нет сил.
Плохо помню, как приходим домой. Со мной такое впервые. Опускаюсь на табуретку и понимаю, что нет сил снять сапоги. Беспомощно обвожу взглядом нашу студию. Маленький мирок, где нам так уютно вдвоём с Марусей.
— Мамочка, тебе плохо? — В больших серых глазах Маруси притаился страх. — Ты вся белая.
— Не бойся, солнышко! Сейчас мама посидит… — говорить тяжело.
Маруся помогает мне расстегнуть сапоги, а я, доламывая молнию, избавляюсь от пуховика. Надеваю чистую маску, боясь заразить дочку, и добредаю до постели.
— Марусь, я немного посплю...
Падаю на матрас, лежащий прямо на полу, и проваливаюсь в темноту.
— А ты и правда в маске спишь! — отдаётся в ушах голос из прошлого.
Нет, похоже, не из прошлого. Открываю глаза, и меня бросает в жар. Фрол на четвереньках стоит рядом и разглядывает меня.
— Как ты… — Пытаюсь проглотить слюну, но не получается. — Как ты вошёл?
— Я его пустила. — Маруся подходит к Фролу и кладёт руку ему на шею. — Знакомься. Это мой друг Декабрь.
Рита
Мне на лоб ложится ладонь в кожаной перчатке. Наверное, это сон. На меня смотрят с сочувствием два близко посаженных глаза шимпанзе. У обезьяны такой же красный свитер, как у Фрола.
— У… У-у-у, — представляется она.
— Чур тебя!
Я закрываю глаза. Галлюцинации. Но какие реальные! Матрас проминается слева от меня, и по моему виску проходится шершавый язык. Мне хочется шарахнуться в сторону, но удаётся лишь слабо шевельнуть головой. Теперь стопудово не галлюцинации. Надеюсь, это не Фрол. Приоткрываю один глаз. Рыжий питбуль, обнажив белоснежные зубы, улыбается мне, как родной.
— Мамочка! — голос дочери — единственное реальное звено в этой пьесе абсурда. — Смотри, сколько у меня теперь друзей.
Пикает микроволновка.
— Маруськин, погрелись твои блинчики. — Фрол, подхватывая дочку на руки, ловко поднимается с колен и даёт команду собаке: — Кайла, место!
Нормально девки пляшут! Пока я спала, на квадратный метр нехило прибыло гостей. А у питбуля уже и место есть. Шимпанзе срывается за хозяином, а я отворачиваюсь к стене. У меня сейчас хватает сил лишь на то, чтобы лежать, тряпочкой. Смех Маруси, голос Фрола, цокот когтей по ламинату, уханье обезьяны сливается в один звук, и я снова проваливаюсь, словно в шахту.
— Гюльчатай, открой личико, — раздаётся вкрадчивый голос Фрола.
Открываю глаза в полумраке, ощущая на плече тяжёлую руку. Поворачиваюсь. Сквозь жалюзи проникает свет из дома напротив. Неужели я проспала весь день?
— Сколько времени? — хриплю я.
— Девять. Пить хочешь? — Фрол сидит по-турецки возле меня, сжимая в руках мою любимую кружку с серым медвежонком. Вот мы уже и «на ты» с Гориным.
— Очень. А где Маруся? — Прислушиваюсь к звукам, но слышу только мерное тиканье часов. Кровать дочери возвышается вторым ярусом над моим матрасом.
— Умаялась, спит с Микки. Садись.
Фрол смотрит так, что хочется разрыдаться. Столько раз представляла себе нашу встречу, а сейчас и слово сказать боюсь. Даю голову на отсечение, что он меня узнал. Приподнимаюсь на локтях и отползаю к стене.
— Ты личико-то открой, — ухмыляется Фрол. — Или из трубочки пить будешь?
Я снимаю маску, и время останавливается. Даже дышать страшно.
— Здравствуй, Марго! — он наклоняется и гладит меня по щеке.
Вдавливаюсь в стену и цежу сквозь зубы:
— Руки убери.
— Прости!
Он протягивает мне чашку. Делаю пару глотков и морщусь:
— Что за писи сиротки Каси?
У Фрола вытягивается лицо.
— Вообще-то я сварганил тебе домашний морс.
— Прости, — возвращаю ему кружку, — похоже, я не только нюх, но и вкус потеряла.
— Да ты вообще берегов не видишь, — смех Фрола сладкой музыкой убаюкивает мои давние обиды. — Это я ещё вчера заметил.
— Зачем ты здесь?
Я выбираюсь из-под одеяла и, цепляясь за подоконник, встаю.
Фрол поднимается следом.
— Однажды ты спасла меня — хочу вернуть долг. Мы слишком знакомы, чтобы забыть друг друга.
— Горин, я не девочка пяти лет! На этой станции кипяточку не попьёшь! Ты меня даже не узнал прошлой ночью!
— Ты провела пять дней в моей постели. Мы вылезали оттуда лишь поесть. Тебе шла моя рубашка… Я уже не представлял тебя в другой одежде.
Фрол стягивает с себя свитер. Стараюсь не смотреть на его загорелое тело. Он продолжает:
— С тобой мне вдруг захотелось валентинок, амуров и прочей чепухи, но я должен был уехать. Сегодня я готов признать — ты лучшее, что случилось в моей жизни.
— Э-э, ты не мог бы свитер обратно надеть.
— У тебя жарко… Не перебивай меня!
— В смысле не перебивай? Я еле стою, а ты втираешь мне какую-то дичь!
— Марго!
— Ближе к делу!
Я и правда еле стою. Фрол ставит ладони на подоконник по обе стороны от меня и шепчет на ухо:
— Маруся — моя дочь!
— С чего это вдруг? — актриса из меня никакая сегодня.
— Считать я умею.
— Хм. А ребёнок от рыжей бабы тебя чем не устроил?
Фрол отрывается от подоконника и бурно выдыхает. Пользуясь случаем, я закрываюсь в ванной. Ну и кто это
