Петр наблюдает за мной внимательно и коротко вдыхает воздух. Грудь резко поднимается и опускается. И, словно в такт движению легких, подрагивает член в моих пальцах.
- Малышка… Хватит уже. Все. Я понял. Убери руки. Убери руки, малышка…
Его мольба – это отдельный виток удовольствия для меня. Настолько сильный, что внизу живота уже не больно. Там уже ломит. Так, как когда я сама себя к финалу подвожу, лежа по вечерам в маленькой каморке у больничной столовки, где живу после пожара. Я думаю о нем, когда это делаю. О его губах. О его глазах. О том, как пахнет его тело.
И сейчас – это моя сбывшаяся мечта. Фантазия наяву. Мне неважно, что будет дальше. Мне нужно его.
Сильно. До безумия. До дрожи во всем теле.
- Пожалуйста… - тихо шепчу я, прежде чем обхватить его губами.
И это одновременно невероятно бьет по ногам, ослабляя их, заставляя ухватиться за кровать, а его стон, сладкий, мучительный, отдается дрожью по коже.
Он… Вкусный. Везде. И там тоже. Я жадная. Я хочу по-максимуму использовать отведенные мне минуты счастья. Хоть так. Хоть так!
И потому не медлю. Пробую, сначала языком по кромке уздечки, отслеживая реакцию на свои действия.
Так? Так правильно? Да? Нравится?
И, судя по тому, как жадно он смотрит на меня, как сжимает кулаки, добела, до голубизны даже костяшек, ему все нравится. Очень нравится.
Я аккуратно прихватываю головку, впускаю в рот.
- Ниже, малышка. Возьми глубже.
Голос, прерывистый, взгляд, единственное, что есть живого на обожженном лице, темный и горящий.
Я - послушная девочка. Я все делаю так, как он говорит.
Беру глубже, насаживаюсь, до горла, до спазмов. Вверх и вниз. Несколько раз.
А потом на затылок ложится тяжелая ладонь.
Прихватывает за волосы, задает темп.
Он дышит тяжело, шепчет что-то, но я не слышу. Я полностью поглощена своими ощущениями.
Мне неудобно. Потому что он не жалеет. Властная рука не дает свободы, не позволяет вздохнуть полной грудью, горло сокращается. Потому что он и в самом деле большой. И это тяжело.
Мне горячо. Везде, во всем теле, остро-горячо просто от осознания того, что происходит. Его запах бьет в голову так, что напрочь отключает любую мыслительную деятельность. Я и не думаю. Я тону. Я просто задыхаюсь.
Мне сладко. От его голоса прерывистого, от его вкуса, от того, что ему нравится! Ему нравится то, что я делаю! Он – мой. Хоть на краткое мгновение, но мой. И одно это добавляет такой процент сладости в ощущения, что хочется зажмуриться и покатать их на языке, как конфетку.
Я уже думаю, что все скоро кончится, слишком он напряжен, слишком тяжела рука, слишком напористы движения…
Но неожиданно меня отпускают.
Я приподнимаюсь, смотрю удивленно.
Что такое? Я что-то делала не так? Ему не нравится?
Но руки грубо тянут вверх, силой сажают на живот.
Я седлаю его, как норовистого жеребца, и сейчас Петр наверняка ощущает голой кожей, насколько мокрые у меня трусики. Насколько я его хочу.
- Малышка… Красивая такая… - шепчет он, завороженно разглядывая меня.
А я удивляюсь. Я? Красивая? Я???
Пальцы опытно скользят под халат, отгибают кромку белья. И сразу ныряют вглубь.
Ах! Я невольно закатываю глаза.
Хорошо! Боже, как хорошо!
Мне никогда никто не делал ничего подобного. Я вообще с мужчиной не была! И не знала, что можно так… Руками…
- Мокрая какая… Садись на меня, малышка…
Я не задумываюсь. Правда. Вообще никаких мыслей не возникает о том, что не надо.
Потому что надо.
Единственное, о чем думаю, это только , чтоб не понял, что у меня не было никого. Потому что тогда прекратит. И я умру сразу.
Сползаю ниже, по пути целуя грудь, трогая безудержно все, до чего могу дотянуться. Эта тактильность необходима, она – дополнительное удовольствие, усиливающееся в геометрии.
Копошусь с бельем, хорошо, что эластичное, легко отогнуть.
Он не мешает, смотрит жадно, гладит меня по бедрам, широкие ладони забираются к животу, мимолетно касаются клитора. Я каждый раз вздрагиваю, когда он это делает.
- Зажигалка какая, малышка… Тебя только пожарный потушит…
А потом он приподнимает меня, легко, словно я – невесомая, и мягко насаживает на себя.
Я замираю. Потому что больно. Это очень больно! Но я умею терпеть. Главное, чтоб не догадался! Не прекратил!
Он хмурится, оглядывает меня темно, горячо.
- Маленькая какая… Сколько мужчин было у тебя?
Я молчу. Пусть не догадается!
- Малышка… Пиздец, хорошо… - выдыхает он.
Хорошо? Ему хорошо? Не догадался?
Я запрокидываю голову и решительно двигаю бедрами. Насаживаясь разом и до упора.
Слезы брызжут из глаз!
Господи, как больно! Больно!
Но руки на бедрах по-прежнему тяжелы, резкий судорожный стон:
- Сука… Кайф какой! Да!
Не догадался.
Хорошо.
Встряхиваю головой, чтоб волосы упали на лицо, упираюсь ладонями в твердый живот. И начинаю двигаться. Стараясь не особо насаживаться, скорее менять угол проникновения. Это непросто. Это только в эротических фильмах изысканно. А на деле – тяжело. И болят бедра. И внутри все болит, особенно там, где наши тела соединяются.
Но я терплю. Потому что ему нравится. Потому что он смотрит на меня, выдыхает, гладит без остановки, шепчет:
- Да, малышка, да… сука, как хорошо-то… Ни с кем такого… да, малышка…
Эти слова, эти движения снова разжигают меня. И та тянущая боль, которая утихла, сменившись другой, жесткой болью первого проникновения, возвращается.
И побуждает двигаться все сильнее и размашистей. Я не могу остановиться! Я не хочу останавливаться!
Я хочу, чтоб он смотрел, чтоб говорил, чтоб трогал…
Я хочу, чтоб это продолжалось вечно.
- Малышка, давай , вот так, так, так, так, так!
Он закрывает глаза, выгибается, сжимает меня до синяков и кончает.
Я еще чуть-чуть двигаюсь, продлевая ему удовольствие, замедляясь постепенно.
Выдыхая.
6.
Руки тянут меня выше, укладывают на грудь.
Петр запускает пальцы в волосы на затылке, лениво и мягко сжимает, поглаживает.
Он еще во мне, я чувствую, как влажно все внизу, как неудобно.
Но это такие пустяки по сравнению с произошедшим… Такая ерунда.
Приподнимаюсь, мягко целую грудь. Смотрю в глаза, боясь поймать… Что? Равнодушие? Наверно.
