— Пффф… — смеюсь я, — зачем? Чего я там не видела?
— Ты – красивая, молодая, деток тебе…
— Вот уж чего-чего, а детей точно не надо.
Вспоминаю смешливые глаза Ваньки, его черные вихры, задорно торчащие в разные стороны… А ведь, залети я в шестнадцать, у меня вполне мог бы быть такой вот Ванька… Свой.
Черт!
С досадой смотрю на Иваныча. Ну вот надо же, принесло его тут, со своими провокациями!
— У нас стул в палате на ладан дышит, — прерываю его наставления, — и зеркало в сестринской все время криво висит.
— Посмотрим, дочка, все посмотрим… А вот замуж бы тебе. Мужа хорошего… Чтоб не боялась жить…
Отворачиваюсь, иду работать.
Машинально проделывая обычные манипуляции, записывая их, почему-то все время думаю о последних словах Иваныча.
С чего он взял, что я боюсь жить? Нисколько не боюсь. Да черт, я такого навидалась, о какой боязни речь вообще?
Ничего подобного…
Боюсь жить. Как это? Как вообще можно бояться жить?
С досадой замечаю, что допустила ошибку в записях, переделываю.
А все из-за Иваныча! Тоже мне, провидец-сваха!
После привозят тяжелого старика с инсультом, и я забываю про слова Иваныча до самого вечера.
И вообще… забываю.
Потому что они – не про меня совершенно.
— Ань, подвезти?
Дима, уже сменившийся и переодевшийся, ждет возле двери, поигрывая ключами от новой иномарочки.
Так. Значит, все эти взгляды утром на планерке и потом в течение дня были неспроста…
— Нет, спасибо, — вежливо отказываюсь, натягивая капюшон на обесцвеченную макушку.
Дима смотрит на меня с неудовольствием.
— И чего ты все время, как пацан-недоросток одеваешься? Красивая же баба…
— Спасибо, — сдержанно благодарю его, сажусь, чтоб переобуться.
— Ань… — голос Димы меняется, становится бархатным таким, плавным… Знакомо, очень знакомо. Не так давно слышала, как он Марину из терапии именно таким нежным игривым баритоном уговаривал прогуляться… До ординаторской в ночную смену, ага. — Ну чего ты шарахаешься от меня?
— С чего ты взял? — удивленно поднимаю на него взгляд, реально удивленно, потому что не замечала за собой «шарахания». Исключительно деловые отношения!
— Ань… — он поднимает меня за локти, перехватывает за талию.
Да черт!
Торопливо выпутываюсь из его рук.
— Дим, ты чего? Медсестры в больнице закончились, что ли? По второму кругу пошел?
— Ань, ты сейчас меня обижаешь… Зачем? Может, я искренне к тебе…
— Искренне. Конечно, искренне. Верю, Дим. Верю.
Аккуратно обхожу его и бегу в сторону автобусной остановки.
У меня завтра и послезавтра – выходные. Отосплюсь! Буду весь день спать и ни о чем не думать!
Когда меня утром следующего дня будит телефонная вибрация, которую я по недоумию забыла вырубить, то сначала даже не понимаю, что это за «ж-ж-ж», и чем бы его прибить…
А потом еще с полминуты тупо пялюсь на незнакомый номер, прикидывая, отрубить его или все же послушать?
Нажимаю на зеленую трубку в итоге.
— Анна?
— Да…
— Вы Ивана Пересветова знаете?
— Кого?..
Глава 4
— Кража, сопротивление полиции, нанесение мелких телесных… — монотонно перечисляет толстый равнодушный участковый, не глядя на меня даже.
Ну правильно, чего ему глядеть?
Уже все, что требовалось, увидел и впечатление свое составил. Судя по поведению и тону, которым он зачитывает протокол, не особо я ему понравилась.
— Какие еще мелкие телесные? — выразительно осматриваю три подбородка и толстые пальцы-сосиски. — Не вижу ничего.
— Укусил меня ваш племянник, — сухо отвечает участковый, — вцепился, как щенок…
Морщусь непроизвольно, вздыхаю. В голову лезут вполне справедливые мысли о том, что все это – не мое дело.
И Ванька-встанька, в миру носящий очень серьезное и грозное даже имя Иван Пересветов, мне вообще никто.
Совершенно чужой ребенок.
И потому непонятно, какого, собственно, черта, я, вместо того, чтоб десятый сон видеть, стою здесь и выслушиваю этого унылого, обиженного жизнью мужика.
Зачем мне это все?
Но вот стою. Слушаю. Киваю. И даже прикидываю мысленно, каким образом можно будет договориться, чтоб Ваньке все сошло с рук.
Нет, воровать – это плохо, согласна. Полицейского обзывать собакой и кусать до крови – тоже ничего хорошего… Но на это явно есть свои причины.
Мне Ванька не показался отмороженным придурком, способным на безрассудные поступки… К тому же… Я ему деньги дала…
— А что он украл? — перебиваю я унылое перечисление статей, по которым можно определить девятилетнего ребенка в колонию.
— Сотовый телефон, — участковый прерывается и передает мне протокол, — вот, ущерб оценен в двадцать тысяч.
— Понятно… — выдыхаю, собираясь с мыслями, смотрю на мужчину, улыбаюсь как можно более просительно и жалко, — послушайте… Мой… племянник… Это же случайность… Он ошибся, понимаете? Может, можно что-то сделать? За укус он извинится, испугался просто… Ну войдите в положение, это же ребенок…
— Да я-то войду, — участковый откидывается на кресле, складывает пухлые пальцы на животе, — но заявление от владельцев точки имеется… Я ему обязан дать ход…
— А… Как можно повлиять на то, чтоб они забрали заявление? — вкрадчиво интересуюсь я, — вам же тоже лишнее дело не нужно…
— Ну… Учитывая, что тут у нас вполне хорошая доказательная база для фигуранта… — рассуждает участковый, но потом опять вздыхает, смотрит на меня усталым взглядом, — Анна Викторовна, думаете, мне очень сильно хочется ребенка привлекать по статье? Ставить на учет? Но я обязан, понимаете? Есть официальный документ… Естественно, никто его в колонию не посадит, возраст не тот, да и это – первый эпизод, но материальный ущерб придется возместить. Либо договориться с владельцами точки… Пока я могу его выпустить под вашу ответственность…
Я , помедлив, киваю.
Ну а куда деваться?
Ваньку я тут оставить не могу. Просто не могу.
Черт, надо же так глупо влететь?
— И да, я бы советовал переговорить с вашей сестрой о воспитании сына. Я получил информацию от школы о составе семьи, характеристики на нее. Там все не очень благополучно, вы в курсе?
Киваю. «Не очень благополучно» – вообще не те слова, которые в данной ситуации употребимы.
— И сейчас я бы хотел видеть его мать. Я, вообще-то, совершаю должностное преступление, идя вам навстречу и отдавая ребенка не его законному представителю. Я вас на порог не должен пускать, понимаете?
— Да, — торопливо киваю я, — и я вам благодарна очень... Очень… Просто Ваня… Он больше со мной бывает… Привык меня в контактах первой указывать, понимаете?
— Договаривайтесь в владельцами магазина, чтоб они забирали заявление, — сухо прерывает поток моего бреда участковый, — и , на будущее, лучше следите за племянником. Он рано начал нарушать закон.
— Да, обязательно, да, конечно…
Ванька, все это время сидящий в соседней комнате, смотрит на меня взволнованно и напряженно.
Словно ждет, что я сейчас во всеуслышание заявлю, что знать не знаю его.
И оставлю здесь.
Но я улыбаюсь. Подхожу и легко ерошу непослушные длинные волосы на макушке.
— Привет.
— Привет, Аня.
Сопит, ежится от моих прикосновений. Не привык? Неужели, его мама так не гладит?
Смотреть на осунувшееся, серьезное лицо почему-то больно, я торопливо отвожу взгляд и, кивнув на прощание участковому, иду к выходу.
Ванька топает за мной.
На улице щурюсь на солнце, вздыхаю… И достаю пачку сигарет.
— Вредно, — сурово говорит Ванька, — убери.
— Тоже мне, командир, — хмыкаю я, верчу в пальцах уже добытую из пачки сигарету… И засовываю обратно. Выкинуть надо, наконец… Бросила же, зачем таскаю?
Да и не дело это, ребенку плохой пример показывать. У него и без того много чего перед глазами не особенно хорошего…
Спускаюсь вниз по ступенькам, иду в сторону остановки.
