Сэм ухмыльнулся; сержант подозрительно уставился на него, Впрочем, между ними существовал некий союз, взаимное уважение, не распространявшееся на Артура. По мнению Паттерсона, сержант был тот еще сукин сын, но Сэм питал к нему тайную симпатию.
— Как, Уолкер, вам тоже захотелось заделаться спящей красавицей или продержитесь до Рима?
— Постараемся, сержант, приложим усилия, — Сэм изобразил приятную улыбку. Сержант через его голову гаркнул остальным:
— Стройся!
Через десять минут они уже топали на север. У Артура создалось впечатление, будто с тех пор они так ни разу и не остановились вплоть до четвертого июня, когда, окончательно выбившись из сил, он обнаружил, что ковыляет по площади Венеции в Риме, а его забрасывают цветами и целуют восторженные итальянки. Отовсюду неслись крики, смех, поздравления, песни — и рядом Сэм, с недельной щетиной на щеках, что-то орет Артуру и всем окружающим.
— Мы победили! Победили! — В глазах у Сэма стояли слезы радости, точно такие же, как у целовавших его женщин.
Среди них были толстые, худые, молодые, старые, в трауре, в лохмотьях, в фартуках и деревянных башмаках. В другое время эти женщины могли бы внушать желание, но их обезобразила война. Однако Сэму все они казались прекрасными. Одна сунула в дуло его винтовки желтый цветок. Сэм чуть не задушил ее в объятиях.
Вечером они поужинали в какой-то маленькой траттории, открытой специально по этому случаю. Здесь веселилась добрая сотня солдат и итальянских девушек. Все были страшно возбуждены; хватало и еды, и песен. Эти несколько часов показались им достойным вознаграждением за все лишения. Грязь, слякоть, дождь со снегом и дождем были забыты.
Однако не надолго. Три недели освободители вкушали плоды победы, а по прошествии этого времени сержант возвестил, что пора в путь. Некоторые остались в Риме; Сэм с Артуром не попали в их число. Вместо этого они в составе Первой армии Брэдли вступили во Францию. Стояло самое начало лета; природа ласкала взоры; в воздухе разлилось тепло, их встречали радостные женщины, а кое-где и уцелевшие немецкие снайперы.
Был случай, когда сержант спас Сэму жизнь, а тот в качестве благодарности спас целый взвод от засады. Но по сравнению с Италией это был легкий переход. Немецкая армия до середины августа неуклонно отступала. Полк Сэма и Артура должен был соединиться с частями генерала Леклерка и идти победным маршем на Париж. Сэм был счастлив.
— Париж, Артур! Ах ты, сукин сын! Я же всю жизнь мечтал о Париже!
Можно было подумать, что его приглашают остановиться в отеле «Риц» и посетить «Оперу» либо «Фоли-Бержер».
— Уолкер, не витай в облаках. Возможно, ты не заметил, но война продолжается. Мы можем не дотянуть до Парижа.
— Что я ценю в тебе, Артур, так это неиссякаемый оптимизм и неистребимое жизнелюбие.
И все же ничто не могло омрачить радости Сэма Уолкера. Он думал только о Париже своих грез, который, по его представлениям, ни капельки не изменился и с нетерпением ждал их с Артуром. Сэм без конца говорил о Париже, а тем временем они освобождали города и деревни от ужасов четырехлетней оккупации. Сбывалась мечта его жизни; Сэм забыл даже о восторженном приеме в Риме. В следующие два дня они с боями вышли к Шартру; немцы методично отступали к Парижу, словно указывая им путь к заветной цели. Артур нисколько не сомневался, что весь Париж лежит в руинах.
— Ты спятил, Уолкер. Тебе еще никто об этом не говорил? Спятил. Окончательно потерял рассудок. Ведешь себя, словно школьник перед каникулами.
Артур с трудом верил своим глазам, видя, с каким удовольствием его друг истребляет фрицев. Сэм был настолько возбужден, что даже забывал обчистить их карманы на предмет курева.
На рассвете двадцать пятого августа мечта Сэма Уолкера стала явью. В зловещей тишине, под настороженные взгляды из всех окон они вступили в столицу Франции. Ничего общего с победным шествием через весь Рим. Запуганные парижане не спешили покидать свои дома и убежища. Однако мало-помалу и они высыпали на улицу. И пошло — крики, слезы радости, объятия — все как в Риме, только с небольшим опозданием.
К двум тридцати генерал фон Шолтиц подписал акт о капитуляции; было официально объявлено об освобождении Парижа.
Четыре дня спустя, двадцать девятого августа, состоялся парад победы на Елисейских полях. Сэм шел бок о бок с боевыми товарищами и безо всякого стеснения издавал триумфальные кличи. Позади — долгий путь и тяжкие ратные труды, зато Париж его мечты наконец свободен! От этой мысли у него перехватывало дыхание, а приветственные возгласы выстроившихся вдоль улиц парижан доводили до слез. Их полк миновал Триумфальную арку и направился на благодарственный молебен в Собор Парижской Богоматери. Сэм горячо возблагодарил судьбу за то, что дожил до этого момента и принял участие в освобождении благословенного города и его жителей.
После службы, бесконечно растроганные, Сэм с Артуром вышли из собора и двинулись по Рю д'Арколь. Они получили увольнительную и не очень представляли, чем бы заняться. Сэму нравилось просто бродить по улицам, упиваясь всеобщим ликованием. Они зашли в маленькое бистро на углу. Подавая им по чашечке заменяющего кофе цикория и по тарелке домашнего печенья, жена хозяина расцеловала их и, сколько они ни упрашивали, отказалась взять деньги. Артур немного знал французский, Сэм изъяснялся одними жестами — главным образом целовал женщин. Оба догадывались, сколь скудны запасы провизии у этих людей, поэтому бесплатное печенье казалось им царским даром.
Сэм покинул бистро, по-прежнему преисполненный благоговения. Ему стало казаться, что и у войны есть приятные стороны. Ради подобного финала стоило терпеть ее тяготы. Ему было двадцать два года, и у него возникло ощущение, словно весь мир — или по крайней мере его лучшая часть — лежит у его ног.
Артур посмеивался над другом. На него Рим произвел более сильное впечатление. Возможно, потому, что он бывал там перед войной. Рим всегда занимал особое место в его сердце.
— Знаешь, Паттерсон, — захлебывался Сэм, — меня даже не тянет домой!
В это время он заметил впереди молодую женщину с завязанными узлом на затылке рыжими волосами, в прохудившемся платье цвета морской волны — оно было ей велико, однако не скрывало пленительных изгибов ее фигуры. Она шла с гордо поднятой головой и не испытывала ни к кому благодарности. Она пережила оккупацию и не считала, что чем-то обязана союзникам. Это чувствовалось по ее гордой, едва ли не вызывающей походке. Сэм не отрывал глаз от красивых ног и покачивающихся при ходьбе бедер. Они шли за гордой красоткой по улице; Артур без умолку о чем-то трещал и вдруг спросил:
