– Ее Светланой зовут, мам.
– Да хоть Пелагеей, мне все равно.
– Я не знаю… Наверное, уже родила.
– Ой, прости ты меня, господи… И за что мне наказание с вашим отцом такое? Из ума выжил, обалдел на старости лет. Весь город уже, наверное, знает… И что мне теперь со всем этим делать, а? Как думаешь? Как дальше-то жить?
– Я… я не знаю, мам… Наверное, его лучше… отпустить? Если уж так получилось…
– Что?!
Вопрос прозвучал и не вопросом, а коротким беспомощным вскриком. Повис в воздухе, как палка над головой. Даже пришлось голову в плечи вжать от испуга, будто и впрямь присутствовала опасность удара. Подняв глаза, она осторожно взглянула на мать и в первую секунду не поняла даже, что происходит. Потому что в кресле напротив сидела и не она совсем. Другая совсем женщина сидела. С таким потерянным выражением лица, будто его вообще не было. Дрожащее бледное пятно, а не лицо. По крайней мере, от властной и с детства привычной безапелляционности и следа на нем не осталось. И глаза… Нет, не было у мамы таких глаз, никогда не было! Таких отчаянных, таких слезно жалких. Таких, как у отца давеча, когда он ей на кухне исповедовался.
– Мам… – только и смогла хрипло произнести Катя, не зная, что сказать, – мам, ты что…
– Да ладно, не мамкай… – устало произнесла женщина, сидящая напротив и постепенно приобретающая привычные материнские черты. – Чего размамкалась-то? Ничего, дочь, все обойдется как-нибудь… Перемелется, мука будет. Пойдем спать, утро вечера мудренее. Завтра же рано вставать, к сватам надо идти, я обещала Снежане помочь столы накрыть… Не надо было уж нам второй свадебный день затевать, что ли? И одного бы дня хватило. Но не положено ведь один день гулять. Не по-людски как-то…
– Что, отдала сестру замуж? Голова с похмелюги не болит?
Лариса ворвалась в кабинет, как всегда, вихрем. Плюхнулась на стул, вытянув вперед худые ноги в маленьких, почти детского размера, ботиночках. Катя моргнула, уставилась на нее удивленно.
– Ну, чего смотришь?
– Да нет, ничего… А разве я тебе говорила, что у меня сестра замуж выходит?
– Ой, ну какая ты смешная, Кать! Не говорила, конечно. Просто наш Егорьевск – город маленький. И уж такое событие, как свадьба в семье уважаемой Анастасии Васильевны Русановой, никак незамеченным не проскочит. Тем более я твою сеструху знаю как облупленную. Даже какое-то время тусовались вместе, в одной компании. Как она? Счастлива небось?
– Ну да…
– А жить они где будут?
– Пока у нас. А что?
– О-о-о… А вот это плохо. С родителями сразу надо отдельно жить. Хотя – чего это я с такими советами расстаралась? Будто знаю, каково это вообще – жить с родителями. Тем более будучи замужем.
– Значит, ты…
– Ага. Я не замужем. Скорее всего, мне это не грозит. На сиротских невест в кино только спрос и бывает. Помнишь, как в «Берегись автомобиля!» герой Андрея Миронова сокрушался, что, мол, жениться надо на сироте? А жена ему за эти слова – хрясь по морде!
– Да, помню. Только зря ты так. У тебя ж на лбу не написано…
– Написано, Кать. У каждой детдомовки семейное положение на лбу написано. Привычка к женскому одиночеству называется. Ладно, не будем о грустном. А видуха-то у тебя сегодня и впрямь не ахти. Похоже, опять с обеда домой сбежишь.
Вздохнув, Катя решительно замотала головой и даже заставила себя растянуть губы в бодренькой улыбке. Ничего, мол, все в порядке со мной. Хотя уставший за два дня организм кричал обратное – какое уж там «в порядке»! И зачем она вчера столько шампанского в себя влила? Будто ополоумела – пила и пила бокал за бокалом. А главное, не просто так пи ла, а с прямым умыслом. Захотелось вдруг просто пьяной побыть. Выключить гудящее внутри напряжение. А потом заснуть крепко-крепко, по-настоящему, чтобы снов не видеть. Или, на крайний случай, чтобы какой-нибудь хороший сон приснился, правильный. С яркими цветными картинками. Например, про то, как они всей семьей жарят шашлыки на даче. Никогда не жарили, а во сне – жарят. Сидят кружком вокруг мангала, смеются, и вкусным дымком пахнет, и солнце осеннее на них светит…
– …Кать! Не слышишь, что ли? У тебя телефон в сумке надрывается!
Вздрогнув от Ларисиного голоса, она выпала из несостоявшейся сонной картинки, торопливо принялась дергать молнию на сумке. Надо же, размечталась! Уже наяву грезить хорошими снами начала. Да и вообще… Разве на диване в гостиной, где ей теперь спать полагается, можно заснуть по-настоящему? Это ж не диван, это лежбище Рахметова с выпирающими вместо гвоздей пружинами. На этот диван хоть трезвой, хоть в стельку пьяной ложись, все одно бессонница будет обеспечена. А утром – головная боль.
Рука, наконец, нащупала в сумке содрогающийся от нетерпения телефон. Так и есть – мама звонит… И чего так рано, интересно? Спала бы себе, у нее ж отгул на понедельник был взят…
– Катя, ты на работе? – влетел в ухо мамин требовательный риторический вопрос, и тут же автоматически заныло напряжением предплечье, будто организм пытался исторгнуть из себя нотки требовательности.
– Да, мам. Где ж мне еще быть?
– Катя, пойди разыщи отца, я не могу так больше! Я сейчас проснулась и поняла – не могу! Я должна с ним поговорить. Это не может больше так продолжаться, это уже ни на что не похоже… Это же свадьба его дочери, в конце концов, а он вчера так и не появился! Как ты думаешь, что о нас подумали родители Стаса?
– Да ничего не подумали, мам. Ты же им сказала, что он заболел.
– А ты видела, какими глазами на меня Снежана посмотрела? Мне кажется, она догадалась… Боже, боже мой, уже все, наверное, об этом знают. Найди его, Катя! Мне надо с ним поговорить!
– Мам, но я же только-только на работу пришла… Я и без того каждый день отпрашиваюсь! Когда я работать буду? Неудобно же… – предприняла вялую попытку к сопротивлению Катя, наблюдая, как Лариса отчаянно подает ей какие-то знаки, указывая пальцем то на потолок, то на дверь. А потом, выставив средний и указательный палец, еще и «прошагала» ими в сторону двери, помогая энергичными кивками.
– Погоди, мам… – зажала Катя телефон в руке и нетерпеливо дернула подбородком вверх, подавшись всем корпусом к Ларисе.
– Да иди, говорю! – зашипела та заговорщицки. – Алены сегодня опять весь день не будет! Я тебе говорила, она новым проектом занимается! Иди, я тебя прикрою! Мать просит, а она еще кочевряжится…
– Ларис, но мне же работать надо!
Ее возмущенный свистящий шепот прозвучал скорее благодарностью, чем отказом. И без того ясно было, что маме она отказать не сможет. Но хоть возмущением эту ясность прикрыть, как прикрывают красивой ажурной скатертью грубую занозистую столешницу.
