Он испытующе посмотрел на нее.
– Так ли это?
– Конечно…
Эми постаралась вложить всю силу любви в свои слова, но воспоминание о том, как поначалу она пыталась его обмануть, придало ее тону виноватый оттенок, и она почувствовала, что ее голос лишен убедительности. Его губы скривились в жесткой усмешке, и она сразу же поняла, что он ей не верит. Да и как он может верить после всей той лжи, что запятнала ее? Его обвинения во многом справедливы – она обманывала его, хотя у нее и в мыслях не было становиться сообщницей Джеффа.
– Мы оба понимаем, что ты лжешь, верно? – сказал Лайам.
Эми сникла и с отчаянием смотрела, как он достал из кармана чековую книжку и стал быстро заполнять листок; его рука уверенно вывела размашистую подпись, так хорошо знакомую ей.
– Вот, – заявил он, вырвав чек и швырнув его на кофейный столик. – Здесь выходное пособие за месяц. Я также включил сюда плату за сверхурочную работу в спальне. Мне будет неприятно, если ты подумаешь, что все твои страстные поцелуи останутся без вознаграждения. Джефф Купер прав, лапу ля, ты и вправду хороша в постели. Если я не ошибаюсь, он заплатил тебе за подобные услуги поездкой на Ямайку, верно? Боюсь, что не могу соперничать с ним в великодушии, но я, по крайней мере, заработал эти деньги, а не украл. Хотя тебя едва ли интересуют подобные тонкости.
Даже на суде Эми не чувствовала себя такой раздавленной и оскорбленной, как теперь.
– Уходи, а то я позову кого-нибудь, чтобы тебя вышвырнули вон! – выпалила она. – Вероятно, тебе нравится чувствовать себя уверенным в своей правоте. Так я вот что тебе скажу: бери свою правоту с собой в постель, надеюсь, что тебе с ней будет приятно!
Слезы уже застилали ей глаза, и Эми не стала ждать, чтобы увидеть, какое действие на него произвели ее слова. Она бросилась в спальню и заперла за собой дверь.
– Через минуту она услышала, как хлопнула входная дверь, и вытащила чемоданы из шкафа. Душа ее истекала кровью от ран, нанесенных Лайамом, и, как всякому раненому животному, ей хотелось лишь одного. Хотелось поехать домой.
Во время бесконечной ночи, проведенной без сна, она вспомнила, что друг Джеффа Купера уже вовсю работает в бухгалтерии, готовясь обворовать корпорацию «Национальное развитие». Эми написала Лайаму короткую записку, объясняющую ситуацию, и отправила ее по почте с автобусной станции. В тот же конверт она вложила чек, разорвав его на мелкие клочки.
Бросив письмо в почтовый ящик, она больше ничего не замечала вокруг до тех пор, пока автобус не остановился на маленькой стоянке на окраине Риверсайда.
До родительского дома Эми ехала на такси по некогда знакомым улицам городка, пребывая в состоянии неестественного оживления.
Дом сильно изменился за время ее отсутствия. Родители перекрасили его после ее отъезда. В памяти он оставался синим с темными деревянными ставнями, а теперь сиял белизной, а его безупречно чистые окна сверкали на солнце.
Она расплатилась с шофером, медленно прошла по аккуратной дорожке, поставила чемоданы на крыльцо и нажала кнопку звонка. Ладони ее вспотели от волнения, хотя день не был жарким, и она стала рыться в сумочке в поисках салфетки.
Ее мать, казалось, нарочно не спешила открывать дверь.
Наконец Эми услышала звук отодвигаемого засова – еще одно изменение, и произошедшее за четыре года, – а потом дверь открылась, и за ней стояла мать, худенькая и аккуратная, как и всегда.
– З-здравствуй, мама, – неуверенно сказала Эми, не зная, на какую встречу она может рассчитывать. – Как ты поживаешь?
– Эми? Эми, неужели это ты? Ты похудела и изменила прическу.
– Да.
Мать никогда не была склонна драматизировать свои чувства, и у нее быстро исчезли следы сильного волнения. Она разгладила несуществующую складку на зеленом фартуке.
– Ну, заходи, что ты стоишь на пороге? Ты, наверное, проголодалась и хочешь пить с дороги?
Эми подхватила чемоданы и вошла в тесную прихожую.
– Оставь вещи здесь, – сказала мать. – Мы потом отнесем их наверх. Проходи в гостиную, давай, я сейчас принесу тебе стакан чая со льдом.
– Помочь?
– Нет, чай уже стоит в холодильнике. Присаживайся и отдыхай, чувствуй себя как дома.
Нелепость этого замечания, казалось, поразила одновременно их обеих, и Эми нервно улыбнулась, а мать поспешила скрыться на кухне.
– Я сейчас вернусь, – пообещала она.
Эми стояла посреди гостиной, испытывая неловкость. В семье Флетчеров было принято принимать здесь лишь важных посетителей, и она испытывала здесь скованность от сверкающего, парадного вида набитой мебелью комнаты. Она присела на мягкий бархатный стул, затем вскочила и торопливо прошла на кухню. Мать стояла возле большой, старомодной раковины, по ее щекам тихо лились слезы. Увидев Эми, она тут же отвернулась, сорвала с валика бумажное полотенце и вытерла слезы.
– Сейчас я принесу тебе чай, – сказала она. – Вот только нарежу лимон.
Эми в нерешительности остановилась в дверях, пораженная горем матери. Она никогда еще не видела ее плачущей.
– Мама, – сказала она, – прошу тебя, скажи, что случилось? Пожалуйста, скажи.
Мать ответила, по-прежнему стоя к ней спиной.
– Я думала, что ты уже никогда больше не приедешь домой. – Голос ее был приглушен бумажным полотенцем. – Ах, Эми, мы с папой так скучали без тебя!
Странная, жгучая боль сжала Эми горло.
– Вы скучали? – тихо переспросила она. – Но ведь вы с папой сами захотели, чтобы я уехала из Риверсайда! Вы велели мне отправиться в Чикаго! – Она прерывисто вздохнула, стараясь прогнать готовые пролиться слезы. – Я думала… Я думала, что вы стыдитесь меня из-за того, что произошло с Джеффом Купером и страховой компанией.
Мать резко обернулась, и удивление осушило остатки слез на ее лице.
– Мы вовсе не стыдились тебя, – ответила она. – Как только ты могла такое подумать? Нам просто хотелось, чтобы у тебя появилась возможность начать все заново, чтобы ты нашла в большом городе хорошую работу и снова поверила в себя.
– Когда я звонила тебе и папе на Рождество или поздравляла вас с днем рождения, вы всегда разговаривали со мной очень сухо, как будто нехотя.
Щеки матери покраснели от смущения.
– Ну, мы просто никогда не знали, что тебе сказать. Мы с отцом никогда не умели говорить о своих чувствах, в особенности по телефону. Мы с ним родились в годы Депрессии, и наши родители были слишком озабочены тем, чтобы нас накормить и чтобы у нас были на ногах башмаки. У них не оставалось времени на разговоры о том, как они нас любят. И мы с отцом привыкли с детства к тому, что любовь проявляют на деле, что о ней много не говорят.
