Он сейчас беззащитен, как мальчишка, что впервые признался девушке в любви. Сказал важные слова и испугался. А что если девочка его оттолкнёт? Не примет? Не откликнется?
– Не смешно, Гриш, – она намеренно называет его настоящим именем. Видит, как он вздрагивает, как загораются его глаза. Как выпячивается вперёд твёрдый подбородок. Как она любила целовать его, боже, как любила…
– Я… – сглатывает он судорожно и смотрит на её губы, будто хочет съесть. – Я… ты… похорошела. Очень.
Он хочет что-то ещё сказать, но тут в дверь врывается вихрь. Смеётся и машет руками. Задорные хвостики торчат, как метёлки. Джинсовый комбинезон сидит мешковато и скрывает фигуру, но у Евы – его грация и жесты. Если бы их кто видел рядом, только по жестам с уверенностью сказали бы, что они – родные. А так… глаза в глаза. Голубые, как небо. У Грэга волосы белые, у Евы – льняные. Они рассматривают друг друга, как пингвины, что столкнулись внезапно и теперь не могут разойтись в стороны.
– Ева, – первым очнулся Грэг. Голос у него дрогнул.
– Папа? – у дочери испуганно-неверящий голос. – Папка?! – уже смелее и радостно.
Он вскакивает со стула, хватает Еву в охапку. Поднимает её вверх. Она цепляется за него, как обезьянка. Обвивает руками шею. Грэг целует в льняную макушку свою выросшую дочь и твердит, как раненый или поражённый отравленной стрелой одного-единственного слова:
– Ева, Ева, Ева…
Взрослая и независимая девчонка плачет навзрыд. У Юлии колет где-то в груди. Немного обидно и чуточку ревниво. Вот так легко и просто они нашли друг друга. Расцепиться не могут. Правда, она никогда ни единого плохого слова на Грэга не сказала. Не могла. Любила его сильно. Да и любит до сих пор, хоть дважды в одну и ту же воду войти нельзя. Но если очень хочется – вдруг?..
– Ты нас нашёл, да? – Ева уже пришла в себя, успела слёзы утереть. Ухитрилась на ноги встать и руки в карманы заложить. Поза деловой колбасы.
– Нашёл, – теперь он смотрит Юле в глаза. Долго. И она замирает под его гипнотическим взглядом, плывёт по волнам памяти и бешеного напора. Забыла уже, как это бывает, когда рядом появляется Грэг.
– Вы ещё не поговорили? – дочь у них чуткая. – Тогда я это. Пойду, да? У меня столько дел, столько дел… Мам, деньги дай, а?
Юля встряхивает оцепенение и пытается найти сумку, но Грэг опережает её. Достаёт бумажник и даёт дочери несколько купюр.
– Ну, я пошла. Вы тут это. Не подведите меня, родители.
Ева скрывается за дверью. А они продолжают смотреть друг на друга.
Кто сделал первый шаг? Кто первый протянул руки, что истосковались и дрожали, когда они начали, как слепые, ощупывать друг друга. Но поцелуй первым сорвал Грэг.
Целовал неистово. Сжимал крепко в объятиях. Оторвался на миг.
– Я хочу, чтобы ты дала нам ещё один шанс, – дышал тяжело и прерывисто.
– Я подумаю, – улыбнулась она и привычным жестом поправила упавшую ему на глаза белоснежную прядь.
Глава 32
Макс
Его ломало – так хотелось овладеть этой девушкой. Смять её хрупкость, испытать её гибкость. Разрядка после безумно тяжёлого дня. Ожидание неодиночества, когда не нужно будет отпускать её домой. Брать снова и снова, прислушиваясь к звукам её наслаждения.
А вместо этого – холодный душ её слов. Застарелая боль души и тела. И он проклинал себя за поспешность и неосторожность. Как часто он не задумывался и просто брал? Просто потому, что ему хотелось? Особенно потом… после всей той истории… Но лучше не погружаться сегодня в пучину воспоминаний, не стоит, пока рядом Альда.
– Не уходи, – просит он её. – Пообещай, что не уйдёшь сегодня.
Это эгоистично. Но сейчас важно знать: она рядом. Видеть её глаза. Разговаривать. Прикасаться.
– Не уйду, – кутается она в одеяло. – Останусь.
– Не бойся меня, пожалуйста, – в этом есть что-то мальчишеское, настойчивое. Так, наверное, маленькие мальчики уговаривают родителей купить им именно эту машинку. Если не сейчас, то позже. Главное, чтобы пообещали. Вырвать слово, чтобы потом вспомнить и потребовать.
– Я не боюсь, Макс.
Она встаёт и одевается. Неспешно. У неё плавные движения. Несуетливые. Ничего лишнего. Раньше бы его это раздражало – её экономность в жестах и слишком правильные действия. А сейчас – нравится. Это как её персональная фишка, непохожесть на других. Эксклюзивность. Эталонный показатель. Остаётся невольно любоваться, потому что глаза оторвать трудно.
– Я на кухню, – оборачивается Альда. – голод никуда не делся.
Макс лежит ещё несколько минут. Думает, решаясь, а затем встаёт. Его тянет магнитом туда, откуда растекаются вкусные запахи. Но не еда его манит, а девушка.
– Расскажи что-нибудь, – просит, усаживаясь на стуле поудобнее. Локоть на столе. Кулак подпирает щёку. По-домашнему тепло сидеть вот так. И болтать, если она захочет, конечно.
– Что ты хочешь узнать, – искоса бросает Альда взгляд на него и снова возвращается к готовке. Тонкий профиль. Светлые волосы.
Наверное, она страшится, что он сейчас начнёт расспрашивать её о сексе, мужчинах в её жизни. Нет. Это интересно, конечно, но не настолько, чтобы забивать голову неудачниками, которым она так и не досталась.
– Что-то из детства, но обязательно важное для тебя.
– Я уже рассказывала, – улыбаясь, она пробует на вкус ломтик огурца. Хрустит соблазнительно, а Макс думает о том, что её руки одинаково хорошо движутся и в танце, и в быту. – Самый важный человек в моей жизни не мать и не отец, а брат. Старший. Валера.
– Тот самый, что подтягивал тебе гольфы и завязывал банты, – вспоминает Макс. – А кроме брата вспомнить нечего? Ну же, Альда!
– Если совсем откровенно – нечего. Всё эдакое – только с ним. Я слишком много отдавала времени и себя балету. У таких девочек воспоминания – школа да танцы. А ещё, например, коробка шоколадных конфет, которую я слопала сама лично. Валера подарил. Мне хотелось. Он знал. У нас в семье патриархат – отец верховодит. Порой он бывает чересчур жёстким. После его
