– Тогда попробуй устроиться в кондитерскую здесь, в городе. У Анни уже большой срок, она скоро не сможет работать. Марку придется искать ей замену.
Дженни вцепилась в дверную ручку и смотрела в окно. Марк Эткинс ни за что не возьмет ее на работу, особенно после возвращения Дардена.
Мариам сбросила скорость, так как они въехали в центр города, и повернула налево. Когда фургон затормозил под навесом «Нит Итс», она повернулась к Дженни:
– Ну, так. Завтра в три часа? Никаких блюд. Только ты. Одетая так же, но умытая. Договорились?
По дороге домой Дженни старалась расслабиться. Она сосредоточилась на своих ногах: правая, левая, правая, левая. Она шагала выпрямив спину: правая, левая, правая, левая. Она старалась ни о чем не думать, когда мысли пытались вернуться. Она делала все в точности так, как советовали журналы: правая, левая, правая, левая. Но когда она поднялась по ступеням боковой лестницы и вошла в дом, она все равно ощущала внутри противный комок.
Потом она увидела цветы. Они стояли на кухонном столе в голубой бутылке из-под питьевой воды, которую она вытащила из мусорного ведра на праздновании двухсотлетия города. Это были три ветки гибискуса. Она любила гибискус.
Она огляделась, выбежала из кухни в коридор, в гостиную, опять в коридор, но нигде никого не было. Потом она услышала звук мотоцикла. Она подбежала к двери и увидела, как он останавливается у лестницы, но не слезает с седла. Он только снял шлем и выглядел неуверенно.
– Я уезжаю и возвращаюсь, уезжаю и возвращаюсь, – сказал он. – Если бы у меня была голова на плечах, я бы к этому времени уже пересек соседний штат. – Он внимательно посмотрел на нее. – Но не доехал и до соседнего графства.
«Спроси у него почему», – сказала себе Дженни, но передумала, потому что не хотела, чтобы он даже на минутку задумался о том, почему ему показалось, что он должен уехать.
Ей нужно было, чтобы он остался.
«Спроси, как у него дела. Спроси, как он спал. Спроси, как обстановка на дороге или когда он ел последний раз, голоден ли он. Пригласи его войти, ради Бога».
– Я принес тебе цветы, – сказал он. – Я смотрел на розы и лилии, но черноглазые гибискусы понравились мне больше. Наверное, во мне проснулся деревенский мальчишка.
«Они прекрасны», – подумала она, но боялась произнести это вслух, боялась произнести хоть что-то вслух, чтобы не спугнуть видение.
Он прикусил губу.
– Я все время думал о тебе. Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал. Это делает тебя интересной. Все началось с волос. Я таких никогда не видел. Или с веснушек.
– Они ужасны.
– Они прекрасны! Да. Но дальше – больше. Я никогда не встречал женщину – с тех пор, как уехал из дома, а это было целую вечность назад – никогда не встречал женщину, которая, рискуя жизнью, забирается на крышу ради того, чтобы испытать чистую радость владения видом.
– Люди считают, что я ненормальная.
– Если быть ненормальной – значит думать своей головой, то я обеими руками «за». Я знавал множество людей, которые делали только то, что от них ожидают, и все они были смертельно скучными. А ты – личность. Ты сама о себе заботишься, а не сидишь и ждешь, пока другие сделают все за тебя. Вот что я ненавидел больше всего дома.
Дженни хотелось знать больше.
– Что ты ненавидел больше всего?
Он улыбнулся, покачав головой.
– Сначала ты. Почему ты живешь одна?
Она осторожно вздохнула.
– А с кем я должна жить?
– С мужем.
– Какой муж?! – Никакого мужа не может быть, пока жив Дарден. Он поклялся в этом. Он клялся, что единственное, что давало ему силы выжить в тюрьме, – это мысль о том, как он вернется домой к ней. Он говорил, что она должна хранить дом для него, и, возможно, он был прав. Но это было ужасно, ужасно, ужасно.
– А где твой отец?
– На севере.
– Это его грузовик там, за гаражом?
Она кивнула.
– А в гараже – его «бьюик»?
Она кивнула еще раз.
– А почему ты на нем не ездишь?
– У меня нет прав.
– Почему?
– Всегда много всяких дел, руки не доходят получить. Но они мне не очень нужны. По городу можно везде добраться пешком, а в другие места ходят автобусы. Так что же ты ненавидел больше всего дома?
– Как умерла твоя мать?
Она не могла ответить и повторила свой вопрос:
– Что ты ненавидел больше всего дома?
Он сдался:
– Людей, которые сидят сложа руки.
– Сидеть сложа руки – это роскошь. Иногда это очень приятно.
– Иногда, но не всю жизнь. Человек должен сделать что-то в жизни сам. – Он шумно втянул воздух. – Хотя не мне судить.
– Почему?
– Ну, посмотри на меня, я катаюсь туда-сюда, вечно между здесь и там, и не могу собраться с духом и сделать то, что должен.
– И что же это?
– Вернуться домой. – Он улыбнулся удивленно, сверкнув белыми зубами. – Черт возьми. Обычно я не признаюсь людям в своих недостатках, но ты вытянула это из меня.
– Я не хотела, – испугалась она. – Это не важно, правда. Я забуду все, что ты сказал, и тебе не надо говорить ничего больше. Я не хотела совать нос не в свое дело, просто ты здесь и с тобой интересно, а никто уже очень давно не говорил со мной так…
Она резко замолчала, не в силах поверить в то, что сказала. Теперь он точно поймет, насколько она жалкая, одинокая и доведенная до отчаяния.
Но он улыбался.
– Хочешь сделку?
– Какую? – Она боялась даже надеяться.
– Еще немного домашней стряпни в обмен на все, что угодно твоей душе.
– Не думаю, что тебе стоит это мне предлагать.
– Почему?
– Я могу согласиться.
Он задумался, какое-то время изучал свой шлем, потом слез с мотоцикла, положил шлем на сиденье и еще с минуту продолжал стоять к ней спиной. Затем обернулся и направился к ней.
Ее рука лежала на сетке, которая закрывала дверь. Когда он потянулся к ней, ее сердце подскочило к горлу. Он коснулся косточки на ее запястье и легонько погладил ее сквозь переплетение проволоки. Заметив, как дрогнула ее рука, он сказал:
– Предложение остается в силе. Нет ничего такого, что я не смогу сделать для тебя, по крайней мере, сегодня. Я не знаю, что будет завтра или послезавтра. Я предпочитаю не обременять себя далеко идущими планами и обещаниями. Подумать дважды нужно только тебе. Я уже об этом говорил. У меня дурная репутация. Я имею свойство исчезать, когда дела идут не так, как мне хочется. А потом люди проклинают меня за это.
– Значит, у тебя есть шанс на искупление, – сказала она, но не смогла произнести больше ни слова, когда его взгляд скользнул вверх и поймал ее – теплый манящий взгляд, каким никто никогда не смотрел на нее, из-за которого волна жара залила ее лицо, потом горло, потом грудь, ласково покачала сердце и успокоилась где-то в животе.
