– В пределах трех тысяч вполне приличные можно купить… Тысяча у меня есть, надо еще две.
– Ладно, бери три… – вытащила она из кошелька три тысячные купюры. – Покупай свои ролики, развивай потенциальное чувство собственности.
– Ой, спасибо, тетенька… – быстро цапнул купюры из ее рук Димка Хохлов. – Извините, забыл, как вас зовут…
– Да ладно, неважно, – улыбнувшись, махнула рукой Ольга.
– Ага… Только вы учтите, бабе Нюсе тоже придется на лапу дать. Она тоже рискует, между прочим.
– Ну, блин! – не выдержал Генка, нервно наблюдающий со стороны за процессом купли-продажи информации. – Честное слово, не детдом, а маркетинговая контора какая-то. Все купи-продай.
– Конечно… А вы как думали? – растянул губы в довольной улыбке Димка Хохлов. – Нынче на «спасибо» далеко не уедешь. Все-таки в двадцать первом веке живем.
– Ладно, шагай давай… Веди нас к бабе Нюсе, менеджер ты наш будущий по продажам…
– Не, я вас к ней не поведу. Она сама к вам придет. А вы сядьте на скамеечку и ждите.
– На какую скамеечку?
– Там, за территорией. Как за ворота выйдете, там скамейки есть. Садитесь на ту, которая самая ближняя. И ждите.
– Не обманешь? А то просидим на твоей скамейке до первого пришествия…
– Не, вы чего! Я же деньги взял. Я обманывать не умею, я честный. Да и зачем мне лишние неприятности? Ладно, идите, а я за бабой Нюсей побежал. В младшей группе как раз тихий час, она, наверное, чай на кухне пьет. Идите…
Димка попятился, потом резко развернулся, припустил бегом. Обернулся, махнул рукой недовольно – идите, идите, мол, нечего тут маячить…
Ожидание и впрямь не было долгим – вскоре за их спинами раздалось вкрадчиво дребезжащее:
– Это вы, что ль, хотели меня поспрошать о чем?
Ольга и Генка соскочили со скамьи, обернулись. За скамьей, в тени акаций, стояла улыбчивая аккуратная старушка в белом халатике, в белой косыночке на седой голове, разглядывала их молча. Если косынку с халатом убрать и представить ее в другой одежде – и впрямь Арина Родионовна, ни больше ни меньше.
– А вы баба Нюся, да? – вежливо спросила Ольга.
– Кому баба Нюся, а кому Анна Семеновна. Это уж как по обстоятельствам получится.
– Ладно, про обстоятельства мы уже поняли, – согласно закивал головой Генка. – Извините, растерялись немного. Вы так неожиданно появились.
– Так я через калиточку в заборе! Чего ж я через главный вход выкачусь по такому делу… Увидят ишшо… Так чего хотели узнать, добрые люди? Говорите, а то у меня времени нет, скоро тихий час закончится.
– Да, да, конечно. Нам бы про девочку одну узнать, Анна Семеновна. Про Ксению Васнецову. Ее, правда, давно удочерили, как мы поняли, лет пятнадцать-шестнадцать назад… Вот нам бы и хотелось узнать – кто, чего, куда… Вы помните такую девочку?
– А как же? Помню, конечно. Я их, сердешных, всех помню, до единой головушки. Все, почитай, через мои руки прошли. У кого сердце равнодушное, тот не помнит, конечно, а что до меня… Нет, я всех помню… Тут ить жизнь моя прошла, как один горемычный день…
– Да нам бы только про Ксению Васнецову… – нетерпеливо вклинился в опасно разбухающее бабы-Нюсино многословие Генка. – Вы помните Ксению Васнецову?
– Так я ж и объясняю – помню, конечно.
– И помните, кто ее усыновил? Фу… То есть удочерил?
Старушка вздохнула, тревожно огляделась по сторонам. Пожевала губами, еще раз вздохнула, высоко подняв сухонькие плечики. Потом глянула тоскливо на Генку, потом на Ольгу…
– Ой, извините! Да, конечно, что это мы… Растерялись как-то… – нервно закопошилась Ольга в сумке в поисках кошелька. Выудив пятитысячную купюру, свернула в пальцах, быстро засунула в нагрудный кармашек бабы-Нюсиного халата.
– Спасибо вам, добрые люди… – стыдливо вздохнула старушка, потупив глаза в землю. – И не серчайте на меня, ради бога… Сами, поди, понимаете, какая заплата у нянечек-то… Вот и приходится поперек совести иногда… Ох, стыдно на старости лет такими делами заниматься, но… Уж сами поймите, не обессудьте. Гляжу, вам очень надобно, чтобы я развязала язык-то.
– Генк, у тебя есть деньги? – улыбаясь и кивая головой в такт причитаниям бабы Нюси, попыталась неуклюже чревовещать Ольга. – По-моему, ей мало показалось, а у меня больше нет…
Генка молча сунул руку в задний карман брюк, вытащил две мятые тысячные купюры, демонстративно отправил их вслед за пятитысячной.
Баба Нюся чуть всхрапнула, проглотив жалобный речитатив, активно подалась корпусом вперед и заговорила быстро и четко:
– Так, слушайте меня сюда, голуби… Помню я этого ребеночка, помню. Нам эту девчоночку из дома малютки привезли. Как ей три годика исполнилось, так и привезли, все, как полагается, значит. Красивенькая девчоночка, беленькая да кудрявенькая, чисто ангел. Мы, помню, все вокруг нее охали – надо же, мол… Чем баба дурнее да непутевее, тем дитя красивше родит… Мать-то у нее тогда в колонии последние месяцы срока отбывала. Вот мы и гадали – придет ли за ребенком, нет ли? Часто ведь и не приезжают. Ой, да если порассказать… Я такого тут навидалась за все года…
– И что, мать за ней приехала или нет? – нетерпеливо перебил старушку Генка.
– Приехала, врать не буду, приехала. Как освободилась, так сразу и приехала. Повидала дочку-то. Ой, как она ее обнимала, вы бы видели, как целовала… Помню, все повторяла девчоночке-то – подожди, мол, немного, доченька, устроюсь худо-бедно, сразу тебя заберу… Скоро уже, скоро… И опять ревмя ревет. Они ведь, бабы, которые детей своих бросают, шибко слезливые. На иную глядишь – сердце кровью обливается, жалеешь ее, окаянную, а на самом деле это у нее так, ерунда, кукушкины слезы. И над брошенным котеночком одинаково запричитает, и над щеночком, и над своим же ребеночком… Ой, я всякого навидалась, знаю.
– Значит, она ее не забрала?
Ольга испуганно глянула на Генку – голос у него опасно звенел. Протянула руку, тронула за плечо, сжала слегка.
– Выходит, не забрала, что ж… – виновато развела в стороны сухие ладошки баба Нюся. – Я, конечно, подробностей всех не могу обсказать… Несчастье со мной тогда приключилось, обнесло меня ногу сломать, провалялась на больничном три месяца. А потом, когда на работу вышла, мне и говорят – так, мол, и так… Удочерила того беленького ангелочка медсестра наша детдомовская, Алевтина Филипчук. Ну, или опеку оформила, уж не знаю подробностей… Я еще, помню, удивилась очень – как Алевтина удочерить могла, если за девочкой мать приезжала? А мне говорят – отказ написала мать-то…
– А вы не знаете, почему она отказ написала? – упавшим голосом спросил Генка. – Сами же только что рассказывали, что она хотела девочку забрать…
