Джино потребовался целый час, чтобы начать соображать, на каком он свете. Он чувствовал себя опустошенным, выбитым из седла — как после удара в солнечное сплетение.
Коста скорбно смотрел на него из своего угла. Наконец настала очередь Джино сконфузиться.
— Эй, малыш, — выдавил он из себя, — ты проделал весь этот путь только затем, чтобы сообщить мне об этом?
Коста кивнул и вынул из кармана два письма, которые утаил от домашних.
— Я позволил себе вскрыть конверты и оставить их у себя. Эти письма пришли уже после свадьбы. Я подумал: в подобных обстоятельствах, может, ты предпочтешь, чтобы тебе их вернули? Надеюсь, это было правильное решение?
— Да, разумеется. Ты абсолютно прав. — Джино затолкал письма в ящик стола и, стоя к Косте спиной, глухо спросил: — Ты, конечно, прочел их?
— Нет.
Джино вздохнул.
— В сущности, мне наплевать. Лучше бы прочел. — В его голосе появились жесткие нотки. — Иисусе Христе! Каким же я был идиотом! — Он повернулся к Косте, глаза горели безумным огнем. — И кто же, черт возьми, оказался счастливчиком? Какой-нибудь ублюдок с солидным капитальцем, которого выбрал папочка?
— Да, — солгал Коста. — Он из богатой семьи. Мама и папа в восторге от этой партии.
— А Леонора?
— Делает, что велят.
— Скажи мне, как его фамилия! Я вышибу из него дух! Коста понял: нужно спасать положение.
— Кажется, она влюблена в него.
— Ах так, — силы совсем покинули Джино. — Ты уверен?
Коста нервно кивнул.
— Ну что ж… Если она его любит… Но почему она не поставила меня в известность? И ты?
Коста пожал плечами.
— Я понятия не имел о том, что делалось за спиной.
Джино угрюмо припомнил ее последнее письмо. Когда бишь оно пришло? Семь, восемь недель назад? Да, что-то около того. Письмо как письмо — никаких особых нежностей, но он уже привык: все ее письма были по-девчоночьи пустыми. Да, пустыми. Он не придавал этому значения, потому что знал: если бы не старый мистер Пуласки, его письма были бы точно такими же.
— Значит, ничего не поделаешь, — хрипло проговорил он.
Коста беспомощно развел руками.
— Мне очень жаль.
— Она знает о твоей поездке? Это она тебя послала?
Коста отрицательно покачал головой.
— Просто не знаю, что делать, — сокрушенно молвил Джино. — Должно пройти какое-то время. Понимаешь, я строил всю свою дальнейшую жизнь с расчетом на то, что мы поженимся. Все, что я делал, делалось ради Леоноры. Буквально все!
Коста понимающе кивнул.
Джино взволнованно кружил по комнате.
— Не могу сказать, что мне есть от чего задирать нос, но ведь начинать-то пришлось с нуля! — Он задрал рубашку и продемонстрировал Косте грудь, всю в шрамах и ссадинах. — У каждой из этих отметин своя история. — Он показал на небольшой бесцветный рубец. — Когда мне было шесть лет, отец пересчитал мне ребра. Вот это — следы от его побоев.
Не будь я крутым сукиным сыном, мне бы ни за что не выжить. Папаша обожал срывать на мне злость, а когда я вышел из детского возраста, принялся за своих женщин. — Он горько усмехнулся. — У меня было кресло в первом ряду. Он трахал их у меня на глазах — а потом посылал в нокаут. Вот когда я твердо решил: я буду жить по-другому. — Джино вздохнул. — Не знаю, поймешь ли ты — Леонора стала для меня символом лучшей жизни. Я сразу почувствовал, как только ее увидел. — Ему вдруг стало стыдно. — Иисусе Христе! Зачем тебе все эти излияния? С какой стати я тут перед тобой исповедуюсь?
Коста мягко коснулся его руки.
— Потому что я твой друг. Когда выговоришься, всегда становится легче.
— Пошли отсюда. — У Джино уже глаза лезли на лоб от беспрерывного кружения по комнате.
— Куда мы пойдем?
— Не знаю. Может, сходим, сыграем в биллиард… заскочим в кино… Просто мне нужно уйти отсюда. — Джино заправил рубашку в брюки. — Сегодня в полдень похороны. Пойдешь со мной?
— А кто умер?
— Один знакомый. Старик, который сделал мне много хорошего.
— Прими мои соболезнования.
— Так уж устроен мир. — С минуту Джино стоял, устремив невидящий взгляд мимо Косты, словно прощаясь и с мистером Пуласки, и с Леонорой. Для него они оба умерли. — Только что ты есть, и вдруг тебя нет, и никому нет дела. Ладно, малыш, пошли на улицу.
Как-то прошел день. Джино старался выбросить Леонору из головы и сосредоточиться на других вещах.
Очень помог биллиард. Он, как всегда, выиграл.
Еда оказалась менее эффективной. Кофе был слишком крепок, а пирожок комом осел в желудке.
Разговоры с Костой о его планах на будущее. Смертная скука. У парня одна учеба на уме.
Похороны мистера Пуласки. Тоска зеленая. За гробом шли только они с Костой. Задрипанный букет цветов, купленных у уличной торговки.
И наконец кино. «Багдадский вор». Старье, Джино смотрел его уже в четвертый раз, но ему нравился Дуглас Фербенкс. Коста смотался посреди сеанса.
— Ну, я побежал, а то миссис Ланца меня убьет.
Джино снова оказался предоставленным самому себе. Он досмотрел картину и выбросил второй пирожок в уборную. Леонора. В мыслях он то и дело возвращался к ней. Тут уж ничего не поделаешь. Джино добрался до парка, сел на скамейку и вперил взгляд в быстро темнеющее пространство перед собой. Сколько он так сидел — неизвестно.
Он потерял счет времени. Как могла она так поступить? Причинить ему такие ужасные страдания!
Неужели у нее нет сердца? Леонора. Светлые волосы, ласковые голубые глаза, спелое тело… Леонора. Бессердечная стерва. Неблагодарная тварь. То ли он плакал, то ли нет — Джино и сам толком не знал. Единственное, в чем он был уверен, это что он еще долго, очень долго не позволит себе так страдать из-за женщины. Если вообще когда-нибудь позволит. Всем им нельзя верить, даже таким, как Леонора. Впредь он будет обходиться без обязательств перед ними. И без любви.
Кто-то пнул его по ноге и сиплым голосом с ирландским акцентом произнес:
— Ты что здесь делаешь? А ну вали отсюда, или я арестую тебя за бродяжничество.
Джино вскинулся и уставился на полицейского.
— Бродяжничество? Это что, шутка?
— С чего ты взял? — коп угрожающе замахнулся дубинкой.
Джино поднялся на ноги. Дерьмовые копы! Гнусная шайка паразитов!
Банда Сантанджело регулярно платила отступные целому взводу. На всякий случай он убрался из парка. Кому нужны лишние неприятности?
* * *
Розовый Банан был в стельку пьян. Он терся о Синди на танцевальном пятачке и орал прямо ей в ухо какие-то песни.
— Пинки! — отбрыкивалась она.
— Шлюха! — прошипел он и еще сильнее облапил ее, ухватив обеими руками за мягкое место.
