А в прозрачный, пьянящий весенний полдень, когда хочется поскорее снять надоевшее зимой пальто и бродить по цветущей Праге, забыв обо всем на свете, они с Томашем встречались на Ратушной площади, за их столиком, у которого всегда стояло только два стула…
Божена настолько погрузилась в воспоминания, что не заметила ни принесенного кофе, ни подсевшего к ней незнакомца.
Около полудня Луиджи стоял посреди площади и настраивал объектив профессиональной видеокамеры на фронтон собора Святого Марка. Дома он долго ломал голову, с чего начать очередную видеосказку о Венеции, нужда в которых не убывала благодаря постоянному спросу на них у туристов. И, несмотря на межсезонье, подобных заказов у Луиджи, приличного оператора, было вполне достаточно для того, чтобы ни в чем себе не отказывать. А посему он вел вполне богемный – сомнительно трезвый и абсолютно отвязный – образ жизни.
Сегодняшнему утру предшествовала ночь, трудная для Луиджи во всех отношениях, и поэтому ни один из четырех коней в объектив не давался… В нем мелькало то матовое небо, то Лев-Марк, то бесчисленные ангелы. Луиджи хотел уже было плюнуть на свою идею и начать прямо с Иисуса, возвышающегося над конями, Марком и ангелами, но глаз его начал фиксировать непонятные помехи, мелькавшие в объективе. Будто чья-то грива билась и металась, то исчезая, то вновь возвращаясь… Почти инстинктивно он нажал на кнопку записи и стал ловить движение, пытаясь удалиться от него.
То, чего он наконец добился, не то чтобы поразило его, но… В этом, безусловно, что-то было. Он стал работать над картинкой, усиливая эффекты.
Он снимал площадь. Площадь была по-декабрьски пустынна. По ней двигалась лишь одна женщина. Но это была необыкновенная женщина.
Луиджи привлекло не то, что она так необычно вела себя – кружилась по площади, кормя голубей. Нет. Ему страшно понравились ее руки – свободные, сильные. И волосы, ощутимо тяжелые, длинные, сразу напомнившие ему Венеру Ботичелли.
Луиджи кружил по площади, как кружил бы по телестудии во время прямого эфира, стараясь уловить все, взять лучший ракурс.
Вдруг женщина пропала. Вернее, пропало движение. И Луиджи оторвался от камеры.
Несколько мгновений он тупо водил глазами перед собой, пытаясь отыскать ее, наконец очнулся и увидел знакомый цвет волос совсем недалеко от себя. Незнакомка сидела за одним из оставшихся с лета уличных столиков и, тяжело дыша, смотрела на красную башню. Словно под гипнозом, Луиджи двинулся к ней.
…Сбежав от своего навязчивого поклонника, Божена свернула в узкую улицу, полную маленьких пестрых магазинов. День был пасмурный, но ей казалось, что она движется по золотому коридору, – так ярко были освещены бесчисленные витрины, словно обступавшие улицу с обеих сторон.
От количества всевозможных диковин даже у искушенной Божены разбежались глаза. Тысячи чудесных мелочей – ненужных, бесцельных, но без которых немыслима жизнь любой женщины, – были выставлены здесь в лучшем виде, чтобы искушать случайных прохожих и редких зимних туристов.
Сначала Божена решила нигде не останавливаться и, сделав небольшой круг, вернуться: ее ждали домашние заботы. Но стал накрапывать дождь, и черный шелковый зонт, заботливо распахнутый там, за сверкающим стеклом, сам попросился к ней в руки. А уж когда она оказалась по ту сторону витрин и вспомнила о приближающемся Рождестве, думать о скором возвращении стало просто бессмысленно – да она и не думала.
Это, казалось бы, легкомысленное и весьма разорительное пристрастие занимало Божену ничуть не меньше, чем ее работа: приобретала вещи она так же страстно, как и творила их сама. Не было на свете никого обаятельней Божены, делающей покупки. Неважно, что это было – вешалка для полотенца, детская игрушка или дорогая изысканная мебель. Среди обилия всевозможных вещей Божена умела найти и оценить те, которые могли войти в ее повседневность, для того чтобы придать ей какие-то новые обворожительные качества. Она боялась обыденности и пыталась вести с ней войну, питая себя соками перемен, вносимых в ее быт каждым новым приобретением. Для этого нужно обладать особой чуткостью к вещам и иметь отличный вкус – у нее было то и другое.
Выйдя на улицу с охапкой хрустящих пакетов, Божена обнаружила, что уже наступил вечер, а шелковый зонт, с которого все началось, уже ни к чему; лучи заходящего солнца нежно касались покатых крыш, придавая им благородный оттенок старинного золота. Особая венецианская тишина – тишина воды – была разлита в вечернем воздухе.
И она не смогла отказать себе – отдала все оставшиеся наличные статному гондольеру, который, сильной рукой оттолкнувшись от берега, бесшумно повел свою лодку по лабиринту каналов, красоту которых она уже не могла вынести: прикрыв глаза, слушала мерный плеск и ощущала густой запах холодной воды…
Так закончилась первая прогулка по городу Божены-венецианки.
Вернувшись домой, она сладко заснула – такое случилось впервые за несколько проведенных в этой квартире ночей, когда переутомление от тысячи переделанных за день дел сказывалось, мешая уснуть.
Утром Божена с удвоенными силами принялась за благоустройство дома, наверстывая упущенное вчера. И между распаковкой художественных альбомов и перевешиванием штор в гостиной она с совершенно несвойственной ей рассеянностью приняла свой первый венецианский заказ – мужской перстень по готовым эскизам. Едва взглянув на эскизы, она отказалась от аванса и быстренько выпроводила изящного, подвижного итальянца, которого даже не успела толком разглядеть, попросив перезвонить ей завтра.
Направляясь к дому Божены, Луиджи вспоминал свой первый столь краткий визит, гадая, узнала ли его Божена и притворилась, подыгрывая ему, или же та встреча на Сан-Марко просто не имела для нее никакого значения и он может и дальше играть свою роль уравновешенного и меркантильного заказчика.
Как он тогда вел себя на Сан-Марко – ну просто с цепи сорвался! Наверное, она убежала напуганная, а может быть… Да, скорее всего, он просто насмешил ее тогда и она сбежала, чтобы отхохотаться.
Зачем он нес этот бред – про свое гипертрофированное итальянское распутство, супер-донжуанство и прочая, прочая? Он сказал ей, что она должна ему отдаться сейчас же, тут же, сразу же! И что он, опытный оператор, и в одежде видит ее нагой.
При этом он, кажется, громогласно призывал официанта и заказывал то граппу, то виски, то кьянти, то все одновременно. За что и вынужден был потом, позорно пялясь на заставленный стол, выложить все полученное за последний клип, так как напитки носили не откуда-нибудь, а из «Флориана».
